— А я предупреждала, — горько отозвалась Мари.
Он все же открыл глаза. Беседка виделась ему словно в легкой туманной дымке. Очертания слегка смазывались, заставляя щуриться, чтобы сделать мир более четким.
— Еще пару раз так сделай — вообще ослепнешь.
Мартин машинально зачесал назад падающие на лицо волосы, а потом непонимающе уставился на ладонь. Между пальцами остались несколько прядей совершенно седых, неожиданно тонких волос.
— Она действительно… Ника действительно меня не убьет, — прошептал он и улыбнулся, проводя ладонью по лицу. Морщины у крыльев носа превратились в тяжелую носогубную складку, а морщина между бровей почти касалась переносицы.
— Он еще улыбается! — всплеснула руками Мари. — Герой, чтоб тебя! Что б ты знал — скоро станешь совсем старикашкой и перестанешь мне нравиться!
— Отлично, — с чувством ответил он.
Вышел в комнату и выглянул в проем — Виктор не то спал, не то лежал в обмороке.
— Куда собрался?! — Мари неожиданно схватила его за воротник когда он хотел шагнуть в проем.
— Переложить… и хоть полотенце дать, — с легким удивлением ответил он.
— Мартин, ты дурак? — в ее глазах вспыхнуло неподдельное сочувствие. — Головой тронулся пока над проемом висел? Может ты ему бульона сваришь, по головке погладишь и сказочку расскажешь, ну чтобы он поскорее в себя пришел и опять за нож схватился?
— Он же… сопротивлялся. Он все это время… сопротивлялся.
— Поэтому тут все еще трупами не завалено. Иди поспи, у тебя завтра тяжелый день — придется расхлебывать вчерашнее торжество справедливости.
Мартин хотел было послушаться, но из темноты проема раздалось тихое, сдавленное ругательство.
— Да пошел ты, — печально сказала Мари ему в спину за секунду до того, как он сделал шаг в проем.
Первое, что он почувствовал — неожиданное сухое тепло. Он ожидал проснуться в ледяной ванне в мокрой одежде, но кожи мягко касалась микрофибра подклада спальника. Кто-то обнимал его за плечи и подкладывал под голову свернутое одеяло.
— С ума сошла?! — с яростью прошептал он, отталкивая руку. — Какого ты делаешь?!
— Надо было оставить? — Ника не изменяла привычным интонациям, а глаз ее Мартин не видел в темноте.
— Отойди в коридор, — вместо ответа потребовал он, переворачиваясь.
Виктора ждало отвратительное пробуждение. Мигрень разливалась по голове и стекала по шее, отдаваясь где-то под лопаткой, в каждый сантиметр поясницы словно забили по гвоздю и еще по одному в глаза и переносицу, а горло стянула шершавая пульсация. Но волосы его были сухими, как и спальный мешок, в котором он лежал, а мокрая одежда обнаружилась на полу.
— Он очень опасен, — извиняясь, сказал он в коридор.
— Я знаю, — отозвалась темнота голосом Ники.
— Нет, сейчас… особенно опасен.
— Я знаю, — повторила она. — Подожди.
Мартин уперся лбом в согнутые колени. Никакой неловкости он не испытывал, но произошедшее казалось совершенно абсурдным и вызывало глухое раздражение, за которое было по-настоящему стыдно. Он чуть не умер, чтобы спасти ее, и умер бы, если бы понадобилось. А она подставлялась, чтобы поправить одеяло своему будущему убийце. Это было бы похоже на обычную семейную драму с женщиной, терпящей побои от непредсказуемого алкоголика-мужа, только вот Виктор был гораздо опаснее алкоголика, а Ника прекрасно понимала, что делает, и не искала ему оправданий. И главное — искренне и чисто ненавидела его. Если в ее любви Мартин мог сомневаться, считая плодом порочной связи лжи и воображения, то ненависть не оставляла сомнений в своей искренности.
Дверь приоткрылась и раздался торопливый звон керамической чашки о металлический поднос. Мартин почувствовал, как в глаза плеснуло красной воспаленной мутью, а потом горло рывком сжало удушье. Мир на несколько секунд перестал существовать.
Он пришел в себя, лежа на дне ванны, судорожно сжимая борта.
— Чтоб ее, проклятая чашка, — прошептал он, пытаясь выпрямиться.
— А с чашкой он что делал? — равнодушно спросила Ника из темноты.
— Разбивал. Открывал дверь и… ты что, слышала?
— Весь спектакль. Каждую «паскудную дрянь».
— И что ты…
— Ничего, Мартин. Наплевать. Я знаю, что моя жизнь может закончиться именно так. Знаю, что Виктор иногда… хочет моей смерти, и что он иногда делает больно. И не всегда успевает запереться в ванной.
Он слепо нашарил чашку, вздрогнул от отвращения, но все же взял ее. Чай оказался горячим, крепким и неожиданно сладким. От него боль в сорванном горле постепенно становилась слабее.