— Лицемер, — пробормотал он.
— Да, потом он меня заставил долго тереть руки какой-то дрянью, натирать кремами, отбеливать, смягчать… ему не нужно было… до сих пор не знаю, зачем понадобилась ему. Я совсем не похожа на ту девушку, о которой ты рассказывал. Я любила пестрые юбки, Дженис Джоплин и рисовать на больших холстах маслом, без кистей, пальцами и мастихинами. А еще я ненавижу, чтоб его, театр.
— Серьезно? — улыбнулся он.
— Абсолютно. Наверное потому, что меня выперли из театральной студии в пятнадцать лет из-за тихого голоса.
— Считай, что тебе повезло.
— Да, черт возьми, безмерно, — в утреннем сером полумраке Мартин увидел, как на ее губах впервые появляется улыбка — обычная, не похожая ни на ломаную усмешку, ни на полуистерическую радость. — Так вот, мы…
— Подожди, — остановил ее Мартин. Он внимательно смотрел на ее лицо, глядя, как улыбка медленно тает в привычной настороженности. Хотелось вернуть ускользающую беззаботность, но ему нужна была ее история, та самая, которую отказывался рассказывать Виктор.
И от этой мысли ему вдруг стало тошно.
Чем он лучше? Обнял, поманил крохами тепла, которые у него остались, чтобы сделать больно?
— К черту Виктора, — наконец сказал он. — К черту его правила. Кажется, у него вчера уже был бенефис.
— И что ты предлагаешь?
— Да понятия не имею. Тебе нравилось гулять с ним в парке? У тебя есть что-то кроме этой жуткой тряпки?
— Ему не нравилась моя одежда, — расстроенно пробормотала она.
— Значит, пускай будет тряпка.
— Мартин, у меня даже обуви нет. Он забрал всю мою одежду и сказал, что я теперь буду жить здесь, носить, что он скажет, есть, что он даст и выходить, когда он решит, что можно.
— Просто… просто прекрасно, — тоскливо протянул он, чувствуя, как окончательно разбивается хрупкая иллюзия мира, которую, как ему казалось, он смог создать. — Что же, это не такая непреодолимая преграда, как ему кажется. Напиши мне размеры.
— Не надо, он будет в бешенстве…
— И что? Изобьет тебя, потому что я куплю тебе чертовы ботинки?
— Нет, ты… ты же боишься боли… — зажмурившись призналась она.
— Я… чего я боюсь?! — опешил он.
— Боли. Ты говорил, что с тех пор, как отец тебя в детстве вместо него выпорол, ты… иррационально боишься боли и теряешь над собой контроль. Ты всегда очень стыдился этого, но…
«Господи, а этот его Милорд, кажется, знатное ничтожество, — ошеломленно подумал Мартин. — Как она вообще умудрилась в него влюбиться?! Впрочем, возможно это женская слабость к трепетным юношам с тоскливыми взглядами. Какой позор…»
— Милая, я не боюсь боли. Я не стану устраивать демонстраций, потому что не страдал такой привычкой даже в детстве, но поверь — если кто-то там дрожал, стонал и показательно страдал — это был не я.
— Как скажешь, — торопливо сказала она. Мартин увидел, что она не поверила.
— Напиши мне размеры, хорошо? — попросил он, разжимая руки. — Ника?..
— Что? — она встала и сейчас рассеянно поправляла платье. Мартин наблюдал, как она тщательно распрямляет складки и центрует пояс, и ему стало неприятно.
— А ты правда его любишь? Или не можешь… считаешь, что должна о нем заботиться?
— Кого его? Виктора? — растерянно переспросила она.
«Черт, так глупо оговориться…»
— Меня. Прости. Ты правда любишь… меня?
— Конечно, — пожала плечами она. — То, что ты боишься боли, живя в теле человека, для которого смысл жизни ее причинять, не делает тебя плохим.
Мартин встал, подошел к ней и слегка сжал ее плечи. Ему хотелось много чего сказать, но он не мог подобрать правильных слов. У нее были усталые глаза, неподходящие ее юности. Он смотрел в них и думал, что все бы отдал, чтобы ненадолго поверить в чудеса и власть слов над несчастьями. Тогда он, наверное, смог бы снова зажечь в ее глазах огонек, который горел там до знакомства с Виктором.
Она чуть подалась вперед и он, подчинившись наитию, прикоснулся к ее щеке. Она закрыла глаза, отзываясь на ласку, как напуганная дворовая кошка, еще не отвыкшая доверять людям.
— Где эта белобрысая ублюдина?!
Крик и последовавший за ним оглушительный хлопок двери разбили морок тысячей звонких осколков.
— Очевидно, здесь, — проворчал Мартин, оборачиваясь и открывая дверь спальни.