Лера ворвалась в комнату, хлопнув дверью так, что на стекле появилась трещина.
— Ты совсем охренел?! Клянусь, или ты меня тоже утопишь, или я сдам тебя к чертям в психушку!
Мартин почувствовал, что Виктор проснулся, но не спешит занимать свое место. Он наблюдал за Лерой с отстраненным брезгливым интересом, и ее угроза явно не произвела на него никакого впечатления.
— В чем дело? — как можно более миролюбиво спросил Мартин. Он как раз всерьез опасался, что Лера вот-вот вцепится ему в глаза.
Она стояла посреди комнаты, в пальто и забрызганных грязью сапогах, словно бросая вызов обычному аккуратизму Виктора. В одной руке она сжимала газету, которая слегка подрагивала, а вторую, казалось свела судорога, выгнув пальцы, как когти. Черный, расшитый золотой нитью платок съехал с ее головы, и Мартину казалось, что тщательно уложенные в художественный беспорядок волосы шевелятся, словно змеи.
— Ты еще спрашиваешь?! Ты решил нас всех похоронить, да?! На, читай, читай, паскуда!
Она швырнула газету ему в лицо, сорвала платок с головы и заходила по комнате, нервно комкая его.
— Потрясающе, невероятно! Я очень грешила в прошлой жизни! Иначе Бог не послал бы мне этот кусок бесноватого дерьма! Я не нахожу иных объяснений такой подлянке, кроме крупно испорченной кармы!
Мартин опустил глаза к заметке и почувствовал, что готов подписаться под каждым Лериным словом.
— Кем я была, фашистским офицером?! Педофилом?! Я ела котят?! Кем надо быть, чтобы заслужить такого братца?!
Ее слова долетали лишь обрывками. Мартин смотрел на заметку. На фотографии, а потом снова на отпечатанные на сероватой бумаге слова, которые никак не складывались в осмысленные предложения.
«Зверское убийство», «истерзанный труп», «четырнадцатилетняя Майя З.», «река».
На фотографии — мокрый венок из белых роз, в чьих лепестках еще можно было разглядеть запекшуюся кровь, не смытую водой.
«Почерк», «венок», «Мария Б.», «Театр Современной Драмы».
На второй фотографии — улыбающаяся девочка с длинными светлыми волосами, убранными в высокий хвост. Мартин смотрел на родинку на кончике ее носа и почему-то именно эта деталь повергала его в наибольшее отчаяние.
«Подражатель».
«Возвращение маньяка?»
«Полиция проверяет всех уроженцев…»
— …совсем дурак! — донесся до него словно сквозь пелену голос Леры.
Мартин, не в силах стоять, медленно сел на край кровати.
— Где ты был?! Где ты был в ночь убийства?! — Лера трясла его за плечи, впиваясь в кожу ногтями. — Где ты был?! — он видел ее искаженное злобой лицо, но не мог собраться с мыслями.
Казалось, его утянуло волной в открытое море, и он стремительно опускается на дно. Вода заливает уши и сознание, в котором болезненно стучит: почерк! Венок! Театр! Родинка на кончике носа!
Подражатель!
Возвращение.
Лера замолчала. Ее губы в плотной красной помаде искривились, будто она собиралась заплакать. Ярко-алая помада, словно кровь на бледном лице. Мартин поймал себя на неуместном желании стереть ее.
Стереть.
Следы на салфетке, на салфетке, салфетке в мусорном ведре, красные края белоснежной бумаги, нарушение порядка, ввинчивающееся в виски, виски, венок, белые лепестки — красная кровь, венок на голове, светлые волосы, красные капли…
Левую щеку обожгла резкая боль. Звук удара Мартин услышал на долю мгновения позже, чем почувствовал его.
— Ты слышишь, что я тебе говорю?!
Мартин мотнул головой, прогоняя видение. На периферии сознания все еще истерически стучали образы и обрывки фраз.
От брезгливого высокомерия Виктора не осталось и следа. Мартин, прикрыв глаза видел, как он, побледнев еще больше, чем обычно, сидит посреди комнаты, слегка раскачиваясь и шепчет, словно в бреду: «подражатель… возвращение… подражатель…»
— Оставь меня… — просипел он, пытаясь оттолкнуть Леру и справиться с водоворотом чувств — своих, Виктора и Леры, злость и ужас которой он чувствовал так ясно, будто они были осязаемы.
— Где ты был в ночь убийства?!
— Лера, прошу тебя, возьми Нику и выйди из комнаты, — прошептал он.
«Подражатель… возвращение… помада на салфетке… цветы… цветы в крови…»
— Ты ее убил?!
— Я сказал — оставь меня…
«Возвращение…»
— Ты ее убил, отвечай мне!