Он не хотел объяснять своих поступков.
Виктор был почти уверен, что не убивал девочку, о которой писали в газете.
Почти.
Будь он уверен — забрал бы Леру с собой. Но он не мог точно знать, а значит, становился перед выбором — оставить сестру в городе, где орудует маньяк, или везти ее в глушь, рискуя в беспамятстве надеть и на нее белый венок.
Ведь Мартин был прав — слишком специфическим оказался почерк.
В городе, где жила Мари после нее не было совершено ни одного похожего убийства. Виктор не допускал даже в мыслях, что режиссер «Театра Современной Драмы» действительно убивал женщин. Скорее — здесь он судил по себе — маньяк либо сменил почерк, когда кто-то ступил на его территорию, либо воспользовался возможностью остаться безнаказанным и прекратил убийства.
Приехать орудовать в этот город он не мог — сама мысль об этом была абсурдна. Не бывает таких совпадений.
Но почему тогда была убита блондинка? Почему труп был сброшен в реку, и кто вплел в волосы убитой белые цветы?
Виктор не видел в происходящем никакой логики. Он точно знал, что никогда не видел девочку с фотографии. Зато он заметил, что в заметке писали о «зверском убийстве» и «истерзанном трупе».
Он обращался с Мари осторожно, почти нежно. «Истерзанной» ее бы никто не назвал — он вспоминал, как в ледяной серой воде расходились красные полосы, особенно яркие на светлых волосах Мари, как он смотрел на нее и думал, что она выглядит живой, и в ее застывших зеленых глазах отражается небо.
Он был педантом и эстетом. Ему нравились четкие линии разрезов, точные схемы расчетов. Его манила женская красота, и он не видел смысла уродовать ее даже в смерти.
Может, Мартин бы смог разобраться. Нашел бы правильные ответы и правильные слова. Но на Мартина теперь никакой надежды не было. Его возвращение, еще недавно такое желанное, стало помехой.
Не стоило брать с собой и Нику. Но и оставлять ее было опасно — Виктор прекрасно отдавал себе отчет в том, что оставив этих четырех женщин наедине, скорее всего вернется в дом с четырьмя трупами.
Проще было заставить перекраситься Леру, сделав ее неинтересной для любителя блондинок — если это действительно был он.
И убить в Нике всякое сходство с Ришей, чтобы уберечь ее, если он действительно себя не контролирует. Несмотря на то, что самым привлекательным в ней ему казались именно волосы.
Лера достала из ящика длинные ножницы и рулон фольги. Оторвала кусок, сложила его в несколько раз и начала нарезать узкими полосками. Виктор молча наблюдал за ней, а потом повернулся к Нике. Ее взгляд был пустым — как обычно. Ни сожаления, ни протеста.
Он махнул рукой, останавливая Леру, которая закончила точить ножницы. Легко потянул Нику за руку, заставляя встать.
Волнистые пепельные волосы были пушистыми после мытья и от них еще пахло отдушкой шампуня. Он с сожалением пропустил между пальцев мягкие пряди, спускающиеся ниже поясницы. За все это время Ника ни разу не попросила разрешения их обрезать, и Виктор не знал, потому ли, что она дорожила волосами, или потому, что знала, что ими дорожит «Милорд».
— Прости меня, — неожиданно для самого себя сказал он.
На лице Ники наконец-то появилось отчетливое выражение. Но вовсе не то, которое Виктору хотелось бы видеть — она смотрела на него с нескрываемой жалостью.
Действие 9
Бедный Йорик и луговой шафран
О, низкий из низких, всеми отринутый! Разве не потерян ты навек для всего сущего, для земных почестей, и цветов, и благородных стремлений?
И разве не скрыты от тебя навек небеса бескрайней непроницаемой и мрачной завесой?
Лера не разговаривала с ним весь день. Виктора это не особо заботило — он собирал вещи и избавлялся от улик. Вернувшийся Мартин на удивление миролюбиво сообщил, что в двух других тайниках подменил свертки и указал, куда перепрятал настоящие. Он хорошо понял, почему — партии нужно было вернуть поставщикам. И Мартин сразу догадался, кто понес бы ответственность за подлог.
Мартин весь день просидел у камина, и Виктор чувствовал, что он совершенно спокоен. Сюртук висел на спинке кресла, и белая рубашка с широкими рукавами казалась Виктору флагом капитуляции.
Конечно, он не верил ему. Мартин мог казаться изможденным и сдавшимся, мог притворяться таким — но Виктор точно знал, что он не успокоится, пока не исправит все, что сможет. Или не умрет.