— Надо же, твоя первая жертва тоже была бессмысленной — по-моему ремень бы его вполне устроил, — заметила Мари.
— Тогда — не устроил бы, — фаталистично вздохнул Мартин.
— Я правильно понимаю — вторая девочка нужна только чтобы пистолет у его виска держать и платком его душить?
— Да, Лере было бы неудобно.
— А если на курок нажмет?
— Мы с тобой уже не узнаем, но я бы не надеялся.
…
Плечи и спина горели, наполняясь медленно разливающейся тяжестью. Он чувствовал, как прохладный шелк простыней быстро нагревается под разгоряченной обнаженной кожей, под которой глухо пульсировала боль.
— Полегчало? — меланхолично спросила Лера, подсовывая ему пепельницу. Виктор потушил окурок и потянул из пачки новую сигарету.
Он не знал честного ответа на этот вопрос. Сестра чувствовала ложь также чутко, как и он.
Было ли ему легче?
Ему нравился этот ритуал — унизительный, болезненный и грязный, как и большинство его желаний. И он действительно приносил облегчение. Ему были необходимы режуще-обжигающая боль и ледяная смерть, едва заметно пахнущая металлом и сильнее — маслом и неуместно — теплым цветочным кремом для рук девушки, которая прижимала дуло пистолета к его виску.
Но облегчение было коротким. Тьма в душе не принимала жертву, потому что эта боль приносила слишком много удовольствия — она тоже не терпела фальши.
Чего он добивался? Наказывал себя или просто потакал своим желаниям, как и все эти годы?
— Полегчало, — привычно соврал он.
— Может перестанем сюда таскаться? Я бы на твоем месте не забывала, что ты из себя великий чистоплюй, а тут можно хламидиоз подхватить просто лежа на кровати, вот как ты сейчас. Если бы еще кого-нибудь здесь трахал — я бы не пережила. Я тебя могу и дома погладить, а пистолет дадим подержать Нике.
— Она не выдержит и выстрелит, — усмехнулся он.
— Ну тогда Оксане, — пожала плечами Лера.
Виктор поморщился и запустил в нее окурком.
— Тогда я не выдержу и выстрелю.
— Слушай, почему ты не сказал ей перекраситься?
Он задумался. Такая мысль даже не приходила в голову — ему было наплевать. Но вместе с тем в глубине души зрело знакомое раздражение — кто-то против его воли мог нарушить привычный порядок, частью которого стала и молчаливая, презираемая тень младшей сестры.
Если кто и убьет ее — то это будет он.
— Потому что не подумал. Скажи ей, ладно?
— Можно я скажу, что это ты попросил?
— Зачем?
— Она… очень хочет, чтобы ты ее любил. С того самого дня, как ты вернулся. Ты не замечаешь, но она постоянно смотрит на тебя, как на Бога — тебе должно вроде быть приятно…
— Уволь, — огрызнулся он.
— А еще она повсюду подкидывает дневничок — видел такой ядовито-розовый блокнотик с кучей блесток? Ты не мог не видеть, она специально выбирала яркий. Царапает там тебе признания в любви, ну без пошлости в смысле, просто хочет нормальной семьи.
— Лер, я не собирался никого здесь трахать, ты можешь перестать стараться вызвать у меня как можно больше отвращения, чтобы я этого не сделал, — попросил он. Мысли об Оксане вызывали теплую, вялую тошноту, обматывающую горло удавкой.
Лера только прикрыла глаза и улыбнулась. Забралась с ногами на кровать, села рядом и положила его голову к себе на колени. Он почувствовал знакомое леденящее прикосновение ее пальцев и резкий ментоловый запах — особая расслабляющая мазь, которую Лера выписывала из-за границы. Верный способ заморозить мысли и унести сознание в темноту. Лучше справлялись только наркотики, но он сам от них отказался.
— Ты сегодня уедешь?
— Уже купил билеты на самолет. По тому паспорту, где я Владимир. Уже утром увижу папу, — улыбнулся он.
— А этот твой что скажет, когда увидит папу? — с неприязнью спросила она.
— А что он скажет? Мартин, что ты скажешь?
Мартин не отзывался. Конечно, он ведь сам попросил его уйти. С ним до сих пор можно было договориться, он до сих пор шел навстречу, понимал его и даже принимал некоторые его грехи.
Боль сердито клюнула в висок — запретные мысли, тяжелые и злые, ломали колдовство сестры. И он прогнал их.
— Молчит, — наигранно виновато сказал Виктор.
— Ну и хрен с ним. Мы вообще не о том говорим. Куда ты Пашу денешь?
— Венок к башке приколочу и в речку скину, — усмехнулся он, слегка поворачивая голову, чтобы подставить ей правый висок, где все настойчивее разгоралась боль. — Шучу. Приеду, проверю, чтобы ничего не спер и пусть выметается. Шапочку только наденет, чтобы не светиться. Хотя нет, он и так ничего не сопрет. Позвоню с вокзала и приеду в уже пустой дом.