Мари улыбалась невидимому залу, победно растянув губы, окровавленное прикосновение которых преследовало Виктора в самых ярких фантазиях и воспоминаниях. Но теперь глаза ее горели торжеством — она победила, сыграла свой спектакль и сейчас, скинув условности всех ролей, которые примеряла, на вечную мраморную секунду стала собой.
Действие 11
Жить вечно
И зло хочет всего лишь осчастливить нас.
На кирпичной стене было распахнуто бумажное окно в дождливый день. Виктор не сразу понял, что это афиша — мокрое серое стекло, темная деревянная рама и выше, уже на черной бумаге, беспощадно-белые слова: «Дожди. Памяти Марии Б».
Снизу — аккуратные столбики дат спектакля. Сегодня вечером, через пять часов, как раз играл новый состав.
«Ее не должны помнить», — забывшись, растерянно сказал он Мартину, продолжая молча разглядывать афишу.
«Шутишь? Ты убил режиссера, актрису, волонтера и кем она там еще была, к тому же просто красивую девушку. То есть не ты, а маньяк, который любил эффектные смерти. Радуйся, что памятник у театра стоит, а не на центральной площади вместо того мужика в кепке», — мрачно ответил Мартин.
Он сидел в проеме, опустив руку в белую пустоту, и старался не оборачиваться, чтобы не встречаться взглядом с торжествующей Мари.
Виктор только досадливо фыркнул. Тогда ему казалось, что он подумал обо всем — как сделать так, чтобы его не поймали, как сделать так, чтобы режиссера обвинили вместо него.
Но он совсем забыл о том, что истинная ее сущность останется за кулисами. Он сам выпустил на сцену идеальную жертву в светлом образе мученицы-Офелии. Тщательно загримировал ее, сделал костюм, написал пьесу, поставил свет и, конечно, подготовил лучшую сцену для лучшей ее роли.
— Ее забудут, — процедил он, касаясь кончиками пальцев афиши. — У людей короткая… память.
«Конечно, забудут», — миролюбиво поддакнул Мартин. Спокойно, как душевнобольному.
Виктор купил в кассе три билета и несколько секунд стоял, пытаясь понять, что же сделал не так.
— Ты один, — подсказала ему Ника, видимо, устав смотреть, как он непонимающе разглядывает билеты.
— Что?
— Мартину не нужен билет, — без улыбки сказала она.
— Действительно, — он спрятал билеты во внутренний карман. — Ну ничего, он все равно незримо с нами.
Он чувствовал, как душу наполняет неожиданное спокойствие. Недавняя злость отступила, оставив только благодушное миролюбие.
Даже сигарета, которую он закурил прямо у выхода под запрещающим знаком, перестала казаться такой отвратительной.
Мартин задумчиво наблюдал, как Виктор выходит на улицу и растерянно оглядывается. Прислушивался к его мыслям и настроению. Ворох ничего не значащих, пустых эмоций и размышлений — пить ли кофе, стоит ли сходить на мост, где убил Мари, надо ли вернуться и рассмотреть памятник, растерянность, сомнение, неопределенность, раздражение, шипящая вина, снова сомнения… Мартин заметил, как рефлекторно подрагивают пальцы Виктора с той стороны, где стояла Ника.
— Он хочет ее за руку взять, — лениво подсказала Мари. — Вернее, хочет, чтобы она его взяла, ну помнишь эту вашу девочку — теплые пальчики, глупая улыбочка…
— Что сделать, чтобы ты умолкла? — спросил Мартин, не отрывая взгляд от проема.
— Умолкла?! Котеночек, он меня убил! Я хочу посмотреть, как эта мышка будет стрелять в крестик у тебя на рубашке!
— Не на что смотреть, — ее слова растеклись в крови, словно яд и бросились в лицо обжигающей пульсацией. — Все быстро кончится, не успеешь разглядеть.
— Надо же, воображаемые люди умеют краснеть! Сам знаешь, как жестоко поступаешь, а? — прощебетала она. — Ну уж нет, я останусь здесь и обязательно брошу на эту сцену свой букетик фиалочек!
Мартин обернулся. Мари лежала на полу у кресла, изогнувшись и живописно разметав светлые пряди по паркету.
Она облизывалась — не призывно, скорее удовлетворенно, как кошка, только что задушившая птицу.
— Не нравлюсь? И что ты будешь делать? — она приподнялась на локте и растянула губы в отрепетированной усмешке. Мартин быстро обвел комнату взглядом, а потом, хмыкнув, снял ботинок и запустил ей в голову.