Это начало празднества. Праздника снов. Они называют его Ононхара, мистер Мильтон. Самое любопытное, что это слово так похоже на греческое «онейрейн», тоже означающее «сон». Может быть, они имеют общее происхождение? Нет-нет, мистер Лашер. Немыслимо, чтобы цивилизованная и дикарская расы были так сплетены друг с другом. Что это за жуткий шум? Они бьют в металлические тарелки и подражают крикам диких зверей. Полагаю, сэр, они имитируют различные виды сумасшествия. Но что общего у снов с сумасшествием? Или с плачем? Я пошутил. Не говорите ничего, мистер Лашер, наши славные английские поэты уже высказались на эту тему. Мне нужно увидеть это собственными глазами. Передо мной корчится на земле юноша, вздыхая и стеная, плача и заламывая руки. Можно ли одновременно корчиться и заламывать руки? Похоже, да. Его тело полностью окрашено в черный цвет, капли черной краски рассыпаны на земле. Как в преисподней, мистер Лашер. Видите его? А теперь, послушайте, он смеется и поет.
К полудню шумы стихают. Спокойствие. Но потом — вопросы и мольбы. Что бы это значило, мистер Лашер? Они переходят от жилища к жилищу, сэр, требуя, чтобы были удовлетворены все заветные желания, ниспосланные им в их диких снах. Табак. Бусы. Медные чаши. Вот приближается юноша, по телу которого прошлись, как болью, черной краской. Он приподнимает циновку над входом. Затем, кротко и изящно, просит у меня мою деревянную трубку. Охотно отдам. Вот она, трубка твоих снов. Дым ее прозрачней и пестрей, чем перья, которыми ты себя украсил. Я дарю ее тебе во славу Морфея. Мой сон.
16— Выведите моих вооруженных святых, — возгласил Мильтон. — Выведите моих несокрушимых воинов против этих безбожных супостатов.
Через три недели после того, как был заключен союз с индейцами, Ралф Кемпис во главе своей армии вышел из леса. Он знал, что командующие пуританскими отрядами обнаружили, где он скрывается, и станут, вероятно, изматывать и подстерегать его людей, прежде чем предпримут общую атаку. В любом случае, он верил как в своих индейских союзников, так и в боевые качества собственного войска, и был готов встретить врага с открытым забралом. Так что католики и туземцы покинули лес, пересекли открытую местность, а затем преодолели реку, разделяющую два поселения. Армия Новой Англии быстро собралась и готовилась теперь к битве на большой равнине напротив Мэри-Маунт.
— Наши бойцы сражаются за дело Господне, — говорил Мильтон, — и их героический пыл породит немало дерзких подвигов. Я верю, Морерод, что этот день станет особым в моей жизни.
Они с Мореродом Джервисом стояли в фургоне, мимо маршировали солдаты, а вдалеке выстраивались в боевой порядок католические силы.
— Эти паписты, мистер Мильтон, — настоящее сборище варваров и умалишенных. Я вижу, как блестят на солнце их драгоценности и четки.
— Зимнее солнце. Символ их противоестественной яркости. — Пока он говорил, мимо, под грохот барабана, следовали конница и пехота, пращники и лучники.
— О, сэр, как жаль, что вы не можете видеть наши пушки. Они великолепны.
— Я вижу их, Морерод. Мысленным взором я вижу наших солдат и все вооружение. Вижу строгие ряды щитов, лес стройных копий. О, какая гармония в этой барабанной дроби!
По дороге из Мэри-Маунт Ралф Кемпис и Гусперо, ехавшие во главе армии, спокойно беседовали. Гусперо намеревался отправиться на запад, но как было покинуть друга в такое время?
— Говорю вам, Гус. — Теперь, когда предстояло большое сражение, Ралф Кемпис сделался серьезен. — Я не затевал этого раздора. Джон Мильтон — вот кто нарушил покой наших новых земель и принес на них горе.
— Знаю. Он сам превратил себя в дьявола.
— Дьявола, который ведет набожные речи. Его снедает гордыня.
— Нет, Ралф. Это не гордыня. — Гусперо не сумел определить одним словом странную перемену, произошедшую с Мильтоном, пока он был у индейцев. — Он стал сам на себя не похож. Что-то случилось.
В то самое время Мильтон осыпал Кемписа проклятиями.
— Пошел отсюда, негодяй! — Обратившись к вражеской армии, он кричал навстречу холодному ветру. — Ступай назад в свое логово и не забудь забрать своих приспешников. Тебе не выгнать нас из этих краев! — Этот крик, конечно, не долетел до Кемписа, но Мильтон с ликующей улыбкой вскинул руки к небесам.