«Но это всему, понимаешь, всему роду? О тебе лично речь не шла!»
Все-таки послушай.
Слушаю. Интересно, мог бы он убить человека?
Белые пальцы поглаживают горлышко. Нежность. Перстень на втором. Вот она, нежность.
«Добро — зло! Глупость! Кто это выдумал? Ну какое такое добро и зло? Это же элементарно! Договорились — провели черту. Сегодня здесь, завтра там. У арабов многоженство добро, у нас — зло. Глупость!»
Про арабов я уже где-то слышал. Водка теплая. Чего это он так нервничает? Вино и вата — виновата. Нет, она не виновата, так как есть вино и вата.
— Ты смог бы убить человека?
— Что?
— Я говорю, ты мог бы убить человека? Ты? Не араб?
— Не надо… Не надо проституировать своими мозгами.
— А что надо?
— Жить. Просто жить. Любить жизнь. Баб любить.
Смеется. Господи, они смеются! Болото на весь мир. Постиг. Губы в уголках не сходятся — красные щели. Мокрые щели Добермана.
Я ударил ее, думал Дьяков, ударил за это — за измену. Мне. Она была виновата и промолчала. Шел дождь, и на асфальте была вата.
Прости меня, Манон, я не смогу больше любить тебя.
— А ты что, любил?
Нет, но теперь — всё, всё.
— Ты ее любишь? — Рука опять на бутылке. Красивые пальцы джентльмена красивой джентльменской руки.
— Не знаю.
— Не знаешь? Это ты-то?
Люблю на нее смотреть.
Кто тебе сказал, что надо говорить правду? Всем, всегда, хоть кому, хоть Доберману?
Люблю слушать, как она смеется, вздрагивает, когда целуешь там, за ухом, у самых волос, люблю, когда…
— Я СПАЛ С НЕЙ, — сказал Доберман. Глаза его стали честными.
— Ты?
— Да… На праздник… Она сама…
«Уйду с дороги, таков закон…» Да-да. Могла. Вот оно! Могла.
— Брось ты, выпьем!
— Да-да…
— Жизнь одна, Дьяков, ты-то знаешь, ты же мудрец, бери.
Не обижайся, старик, я ведь знаю, ты сам…
У-ух.
Красные губы, красные десны, мокрые… Все, все.
Поеду, поеду.
Там, там.
— Куда?
14. Из вытрезвителя, такси. Серые, синие, желтые. «Несет меня лиса за синие леса, за жел… за высокие горы». Неси меня, лиса. Цык, цык, зык, на счетчике, цып, цып, цып… Расплакался, расплатился, свободен, свободен, гони.
Повернись-ка ко мне, водитель. Мне твой взгляд неподкупный знаком.
— Саня, ты?
Санин нос, глаза с пленочками у переносицы. Саня Митин. Знаменитая конница.
Съехали на обочину. Саня открыл багажник, вытащил бутылку. Счас.
Дьяков выпил. Легче. Потом хорошо. Саня отвез домой, денег не взял. Они встретятся, когда кончится Санина смена. Они выпьют, они вспомнят.
— Нет.
Что-то там, наверху, опять переиграли.
Проспал встречу.
15. Пустое, гулкое. Свежее, непочатое. Ботинки грохочут по чистому асфальту. Роса на рукавах.
Забыл на минуту все, что знал о себе.
16. Точно и не помнил. Кажется, сперва вбежала девушка, а потом уж те, двое. Маленький сразу бросился к ней, в угол, и не то лапал ее там, не то грабил. А длинный задержался еще в дверях, глянул на Дьякова, что, мол, не возражает ли? И отвернулся, видно, решил, нет, не возражает. А потом Дьяков увидел зеленую болоньевую руку, державшую поручень, а над ней — глаз. Большой, в длинных, загнутых, как мушиные лапки, ресницах. Радужкой, зрачком и морщинками вокруг, он звал Дьякова на помощь.
В троллейбусе никого. Водитель — женщина, усталая лошадь-блондинка. Смотрела в зеркало, когда он бросал свой пятак. Ночь. Начало ночи. Ну что? Вставать?
Чего ж они хотят от нее? Ограбить? Изнасиловать? Неужели можно в троллейбусе? Нет… Показалось. Чем там может выражать глаз? Радужкой? Зрачком? Наверняка они вместе. Шайка-лейка. Показалось. На следующей выходить. Пойдет по снегу: жив, жив, жив… И никто не узнает.
А как же пятая колонна, ведь она столько культивировалась? А? Ведь никто же, никто не узнает, кроме бога. А его-то и нет!
С задней площадки возня, см… ма… похоже, зажимают рот. Представил: подходит, трогает длинного за плечо: эй! Тот оборачивается, ух ты! Брови ползут вверх, и бьет легонько по лицу, несильно, ласково.
— Не смейте бить! — кричит он, и длинный, усмехаясь, гляди-ка, толкает локтем маленького. Ах ты курва, селедка вонючая, отвлекается занятой человечек, ах ты… Толстое личико разгорается, обидели, оторвали, и — в правом боку лопается, плывет горячим. Все.
Хорошо представил.
— Вставай. Встанешь. Они ведь не знают, что ты с червоточиной. Они ведь не знают, что девушка твоя утонула и теперь русалка. Они не знают, что ты ждешь их всю жизнь. Вставай!