Не будучи участником Демократического совещания, проходившего 14–22 сентября (партия кадетов на нем представлена не была, и лишь отдельные ее члены принимали участие как делегаты от общественных организаций), Милюков внимательно следил за его работой. Позже он пришел к выводу, что по вопросу о составе правительства — однородно-демократическом или коалиционном — договориться не удалось: противоречивые голосования фактически не дали результата, тем более что большевики демонстративно покинули совещание. Высказавшись в принципе за коалицию с буржуазными партиями, совещание отвергло участие в правительстве кадетов, которые были к этому времени единственной значительной «буржуазной» партией (в том смысле, что выступала против коренного изменения социально-экономического строя). Оставалось лишь гадать, с пренебрежительной интонацией писал Милюков, с кем должна была создаваться одобренная большинством совещания коалиция{703}.
Всё же Демократическому совещанию удалось избрать Временный совет Российской республики (его обычно называли Предпарламентом), который по предварительному замыслу должен был контролировать Временное правительство до созыва Учредительного собрания, но фактически превратился в совещательный орган. Милюков был избран в состав Предпарламента, причем социалисты не возражали, полагая, очевидно, что он уже не представляет серьезной опасности для Временного правительства. Однако Павел Николаевич со свойственным ему чувством гражданской ответственности немедленно включился в работу и подготовил проект резолюции Совета республики о необходимости создания нового мирового порядка, который предотвратил бы возможность «несправедливых нападений», в то же время зафиксировав верность России союзническим обязательствам{704}.
Однако реальной властью новый орган не обладал. В условиях, когда уже произошла «большевизация» Советов (например, Троцкий еще в начале сентября был избран председателем столичного Совета рабочих и солдатских депутатов), Милюков в ряде выступлений отрицал опасность прихода Ленина и Троцкого к власти, полагая, что в России существуют лишь две партии — партия порядка (в одной из бесед он назвал ее главой находившегося в заключении Корнилова) и партия распада во главе с Керенским.
14—16 октября в Москве состоялся X съезд Партии народной свободы. Поскольку ЦК партии в существующем составе работал менее полугода, выборы нового партийного руководства не проводились. Милюков с Набоковым выступили содокладчиками по вопросу о тактике. Однако доминировали на съезде не очень известные молодые деятели, а из прежних руководителей активными были лишь А. И. Шингарев и Ф. Ф. Кокошкин. Правда, Милюкова встретили «шумной овацией», но это явно была дань традиции. В своей речи он был вынужден признать факт «надвигающегося выступления солдат и рабочих под руководством большевиков», хотя по-прежнему не считал, что оно представляет непосредственную угрозу существующему строю, который продолжает распадаться в силу беспомощности Временного правительства и его главы Керенского. В таком двойственном подходе была глубокая внутренняя противоречивость. Ставилась задача в согласии с союзниками довести войну до «успешного конца» (это всё же было более осторожное выражение, чем ранее фигурировавшее «победоносное окончание»), формулировались требования восстановления боеспособности армии путем «введения в надлежащие рамки» функций армейских комитетов, в необходимых случаях предусматривалось применение властью принудительного аппарата. Ближайшей задачей Предпарламента, по мнению Милюкова, одобренному съездом, являлось объединение «здоровых политических элементов, стоящих на государственной точке зрения», при более жесткой позиции по отношению к умеренным социалистическим элементам. Выдвигалось требование полной реабилитации генерала Корнилова, признания его «подлинным патриотом России и верным сыном народа», незаслуженно обвиненным в измене{705}.
Любопытно, что, подробно рассказывая в воспоминаниях о первых съездах кадетской партии, Милюков лишь кратко упоминает о VII съезде, состоявшемся в мае, и вообще ничего не пишет о следующих трех. Это — дополнительное свидетельство его постепенного отдаления от кадетов, которое в конце концов завершилось разрывом. Впрочем, и разрывать отношения вскоре стало почти не с кем — после большевистского запрета кадетская партия фактически перестала существовать.
Вполне естественно, что Октябрьский переворот Милюков встретил крайне враждебно. Понимая, что церемониться с ним большевики не станут, уже вечером 25 октября он уехал в Москву, где у власти еще находились прежние силы. Удивительно, но военная организация партии большевиков, в числе главных стратегических пунктов взяв под контроль вокзалы, не проверяла состав пассажиров. Поезда ходили по расписанию, и на следующий день Павел Николаевич оказался в Первопрестольной. Поселившись у одного из старых знакомых, ректора Коммерческого института профессора Павла Ивановича Новгородцева, он пытался установить связь с кадетскими и другими антибольшевистскими деятелями, чтобы оказать сопротивление приходу сторонников Ленина к власти в Москве. Временное место жительства было избрано не случайно. Как было известно Милюкову, Новгородцев относился к наиболее решительным противникам большевиков. Философ Иван Александрович Ильин писал: «В эти тягостные постыдные месяцы 17-го года он был весь — зоркость, тревога, отвращение. Он один из первых понял обреченность этого безмолвия, этой сентиментальности, этого сочетания интернационального] авантюризма с исторической] мечтательностью. Он понимал всю радикальность необходимых средств»{706}.
В доме Новгородцева почти ежедневно происходили совещания с однопартийцами, которые вместе с Милюковым объявили себя организованной группой под названием «Девятка» (шестеро ее членов принадлежали к кадетской партии) и пытались возглавить сопротивление красногвардейским отрядам.
Однако деятельность «Девятки» и других подобных групп не привела к успеху. Несмотря на то что в течение нескольких дней (до 3 ноября) продолжались уличные столкновения, силы оказались неравны, и Военно-революционный комитет Московского совета утвердился у власти. Газета Максима Горького описывала эти события: «В сущности своей Московская бойня была кошмарным кровавым избиением младенцев. С одной стороны — юноши красногвардейцы, не умеющие держать ружья в руках, и солдаты, почти не отдающие себе отчета — кого ради они идут на смерть, чего ради убивают? С другой — ничтожная количественно кучка юнкеров, мужественно исполняющих свой «долг», как это было внушено им»{707}. Сам Милюков поначалу был гораздо более оптимистичен — полагал, что старая столица большевиков не поддержит, а вслед за этим новая власть будет свергнута и в Петрограде через несколько дней, максимум недель.
Однако его прогноз в очередной раз не оправдался. Павел Николаевич, человек расчетливого ума, опять оказался в плену собственных логических построений, которым, считал он, должны подчиняться события. Но существовало огромное количество самых разнообразных факторов, равнодействующая которых выглядела подчас совершенно иначе, нежели представлялось Милюкову. Реальная жизнь вторгалась в схемы и заставляла приспосабливаться к ней, что, надо сказать, Милюков делал без истерических криков, без отчаяния, признавая собственные ошибки и откровенно рассказывая о них впоследствии. «Если бы политика была шахматной игрой и люди были деревянными фигурками, П. Н. Милюков был бы гениальным политиком», — писал в эмиграции П. Б. Струве{708}.
Тем временем в первые дни после Октябрьского переворота и формирования большевистского правительства во главе с В. И. Лениным начались преследования сторонников «буржуазной» контрреволюции, которые, наряду с численно незначительными офицерскими группами и возникавшими на краткий срок подпольными организациями, были представлены прежде всего кадетами. Хотя сам Милюков в кадетской партии в последние месяцы играл всё меньшую роль, само его имя становилось в пропаганде политическим воплощением сил реакции.