К подобному выводу пришла и Нина Берберова: «Причина, по которой он никогда не был масоном, довольно оригинальна и вместе с тем логически вытекает из его житейской установки: он до того безмерно ненавидел всякий символизм, всякое «смутное значение» вещей, все полумистические, полумифологические ритуалы и намеки, таинственные жесты, обряды и псевдорелигии рыцарей и всё вообще средневековье в целом, что стать масоном он никогда бы не мог, и даже думать… [об этом] о нем ему было в высшей степени противно»{501}.
На основании сказанного можно с уверенностью утверждать, что вопрос о масонстве Милюкова окончательно решен отрицательно.
Развивая позицию поддержки своего государства в войне, Милюков внес предложение одобрить наделение правительства чрезвычайными полномочиями в соответствии с царским указом от 24 июля и вынести вотум доверия. По существу, это был призыв к гражданскому миру на период войны. Милюкова поддержали октябристы и правые партии. Единственной фракцией, голосовавшей против поддержки правительства в войне, были социал-демократы, которые призвали использовать войну для свержения самодержавия.
В следующие месяцы кадеты голосовали в Думе за военные кредиты, приняли участие в ведомственных комиссиях по укреплению обороноспособности, в правительственных военных совещаниях, а позже и в работе городов. Сложился фактический альянс кадетов с Всероссийским земским союзом и Всероссийским союзом городов, за который усердно ратовал Милюков. Не случайно после правительственного постановления о запрете собраний земских организаций без участия представителей Министерства внутренних дел руководитель Земского союза князь Г. Е. Львов просил именно Милюкова принять через Думу защитительные меры{502}.
Фактически призвав свою партию к отказу от оппозиционной деятельности на период войны, Милюков, однако, полагал, что и в этих условиях возможно проведение некоторых реформ. Он отдавал себе отчет, что патриотические настроения затронули главным образом верхушку общества. Правда, он констатировал, что почти прекратились стачечные выступления и что даже находившиеся в эмиграции социалистические деятели, в частности Георгий Валентинович Плеханов и прославленный глава анархистов Петр Алексеевич Кропоткин, объявили войну со стороны России оборонительно-освободительной. Но в то же время он вынужден был признать, что в глубине России продолжает царить вековая тишина. Отмечая стойкость русских солдат, их мужество в бою, Милюков в то же время не закрывал глаза на их готовность покинуть поле боя, чтобы возвратиться в родную деревню для защиты своего надела и семьи. Иначе говоря, война таила в себе массу неожиданностей. Мужицкая Россия ждала «своего Пугачева из русского университета»{503}.
В первые месяцы войны Милюков выступал в печати еще чаще, чем обычно, стремясь объяснить происхождение войны, ее «навязанность» России. При этом, разумеется, о предполагаемых катастрофических последствиях если и говорилось, то лишь слабыми намеками, понятными только малому числу вдумчивых читателей. В целом же перспективы войны вначале оценивались оптимистически.
Такой же характер носили и публичные выступления кадетского лидера. В его лекциях появились новые темы: «Война и европейская цивилизация», «Война и европейская интеллигенция», «Национальные и мировые задачи войны», «Условия прочного мира»{504}. О том, на какую сторону оратор целиком возлагал ответственность за возникновение мировой войны, свидетельствует вывод в конспекте одного из выступлений: «Польза германского урока: 1. Нельзя стремиться к владычеству над миром. 2. Нельзя считать свой народ избранным, а остальные — жертвой его желаний. 3. Нельзя вести себя в цивилизованной семье дикарем — надо соблюдать приличие»{505}. Милюков, таким образом, с самого начала войны занял сдержанно-патриотическую, хотя и открыто антигерманскую позицию поддержки военных усилий своей страны, явно переоценивая возможность достижения быстрой победы. «Решительная победа — прочный мир!» — таков был лозунг большинства его лекций{506}.
Можно ли считать, что Милюков лицемерил, сознательно вводил слушателей и читателей в заблуждение? Скорее всего, он стремился убедить не только их, но и себя в возможности разгрома центральных держав без серьезных внутренних потрясений в России. Статьи Милюкова публиковались не только в «Речи», но во многих других газетах и журналах, перепечатывались в провинции. Его мнение считали весьма авторитетным и некоторые ответственные правительственные чиновники. В то же время патриотические выступления Милюкова в печати давали левым силам основания для суровой критики, а правым — для снисходительной похвалы. Показательным в этом смысле было закрепившееся за ним в военные годы, хотя и появившееся ранее прозвище Милюков-Дарданелльский.
В наибольшей мере эту кличку связывали со статьей Милюкова, появившейся в «Ежегоднике газеты «Речь» за 1916 год. Чтобы установить его истинную позицию по вопросу о Черноморских проливах, придется привести обширную цитату из этой статьи: «Пишущий эти строки неоднократно высказывался в том смысле, что простая «нейтрализация» проливов и международное управление Константинополем не обеспечивают интересов России. Права иностранной торговли в Черном море несомненно должны быть вполне обеспечены по возможности не только во время мира, но и во время войны… В состав этих прав [в настоящее время] не входит ни отказ от суверенитета над берегами проливов, ни обязательство срыть укрепления проливов, ни обязательство пропускать военные суда через проливы… Между тем, право суверенитета над проливами и право возводить укрепления вполне признано за Соединенными] Штатами в Панамском канале… Режим этого канала и должен служить образцом для будущего режима проливов под суверенитетом России. Дальше этого идет лишь требование о запрещении военным судам проходить через проливы. Но это требование неизбежно вытекает как из всей предыдущей истории русских претензий в проливах… так и из того обстоятельства, что Черное море есть закрытый бассейн, а не одна из мировых международных дорог. Прибрежным государствам Черного моря, конечно, должно быть предоставлено право свободного прохода военных судов наравне с Россией»{507}. Придавая большое значение этой статье, Милюков сразу же опубликовал ее в еще одном сборнике{508}.
Статья была построена весьма дипломатично и осторожно, но главное было высказано — требование для России такого же суверенитета над Черноморскими проливами, каким обладали США над Панамским каналом, то есть безоговорочного владения этой стратегической артерией.
Хотя патриотический порыв Милюкова сохранялся до революции 1917 года и (в других формах) после нее, ему пришлось уже в 1915-м убедиться, что надежды на реформы, которые облегчили бы ведение войны, несбыточны. Неспособность генералитета закрепить первоначальный военный успех, поражения русской армии, резкое ухудшение хозяйственного положения страны и связанный с ним рост народного недовольства, частая смена правительственных кабинетов, во главе которых Николай II ставил малоспособных, но лично преданных деятелей, некомпетентное вмешательство императрицы в государственные дела и особенно влияние авантюриста Григория Распутина — всё это привело к возобновлению оппозиционной деятельности. Менее чем через год после начала войны кадеты и другие центристские силы пришли к выводу, что назрели условия для возобновления атак на правительство.
Милюков как руководитель Конституционно-демократической партии и ее фракции в Госдуме выступил инициатором создания в 1915 году оппозиционного Прогрессивного блока. «Меня называли «автором блока», «лидером блока», и от меня ждали направления политики блока», — вспоминал он{509}. Того же мнения придерживался А. Ф. Керенский: «П. Н. Милюков стал самым влиятельным вождем этого блока»{510}.
Девятнадцатого июня 1915 года открылась очередная сессия Госдумы (с начала войны сессии созывались нерегулярно и на короткие сроки). Правые депутаты объявили о полной поддержке правительственной декларации, с которой выступил премьер Горемыкин. Однако не только кадеты, но и бóльшая часть октябристов поднимались на трибуну с критикой правительства и требовали образования нового кабинета. Лозунг «правительства народного доверия» стал ведущим в переговорах об объединении недовольных парламентариев. К этой части думцев присоединились и некоторые члены Государственного совета, который ранее рассматривался как незыблемая опора монарха.