л его обратно на стол, так и не пригубив горячего и пряного вина. Иногда один из братьев - коренастый и мужественный Мартен де Шатильон - терял никому не нужную сдержанность и с природной горячностью перебивал рассказ наиболее рассудительного брата, приправляя свою взволнованную речь отрывистыми широкими жестами и разнообразной выразительной мимикой. Тогда обрывки разговора долетали до чужих ушей, расположенных неподалёку, и если бы избыток превосходного вина и раскрасневшихся приветливых служанок не затуманил разум, то и менее избранные сановники непременно услышали хотя бы малую часть безотрадного повествования вернувшихся из королевского гарнизона двух старших братьев. - По моему мнению, уж слишком много было хорошеньких женщин при дворе, - посетовал Мартен, нахмурив густые и нависшие над самыми глазами брови. - Разве пристало государю вести такие интрижки, да ещё и нисколько не скрываясь перед подданными? Все эти молоденькие красавицы могли свести в могилу даже самого стойкого и здорового воина. Что уж говорить о совсем не молодом и усталом человеке, пережившем и притеснения англичан, и множественные осады да битвы? Semper virens![2] Вот что погубило величайшего храбреца нашего века! Проклятие сожжённой женщины* тенью легло на него и заставляло всё дальше и дальше погрязать в своих пороках, не задумываясь о последствиях. - Что ты говоришь?! Подумай, разве способны были женщины довести Его Высочество до такого плачевного состояния? - возразил ему более старший и мудрый Дамьен, успокаивающе положив руку на широкое братское плечо, и затем продолжил мягким и вразумляющим голосом. - Нет, братец, всему виной стали бесконечные ссоры с дофином. Помню, как ему пришлось бежать к герцогу Филиппу от ярости и гнева отца пять лет назад.* Впрочем, их столкновения начались гораздо раньше, и такой вот конец был воистину неизбежен. Здесь, мой дорогой Мартен, властвует время, и оно же всё расставляет по своим местам. В то время как рассудительный Дамьен тихо и внятно говорил о дофине, городской синдик, сеньор де Валье, особо приближённый к графу Порсиана и потому находящийся при этом, несомненно, приватном разговоре, наклонился над столом, прислушиваясь к каждому сказанному слову. Весь его вид указывал на достаток и благополучие: длинный тёмно-синий камзол из гасконской шерсти по краям был оторочен соболиным мехом, вокруг стоячего воротника бархатного дублета* отливала влажным золотым блеском витая цепь, а глянцевитое округлое лицо краснело маковым цветом, исполненным добродушия и щедрости. Его любопытство можно было бы счесть глупой и даже смешной прихотью, если бы не блеск маленьких, но живых глаз, лёгкий прищур которых говорил о недюжинном уме, скрывающимся за внешним лоском и легкомыслием. Недаром граф так ценил незаменимые услуги синдика, которые были тем важней, чем опаснее и хитрее было их выполнение. Тем не менее, до сих пор ни один прево* не смог связать сеньора де Валье с делами графа де Шатильона, довольствуясь лишь объяснениями об их старой и крепкой дружбе. Вот и сейчас чуть приоткрытый рот на круглом розовощёком лице выглядел столь комично, что некоторые сановники не сдерживали оглушительный смех, теряющийся во всеобщем разгуле. Однако, расположенный вокруг него секстет оставался предельно серьёзным и вдумчивым, многозначительно поглядывая друг на друга в процессе долгого рассказа двух братьев. Де Валье настолько заинтересовали слова Дамьена, что он позабыл даже о переполненном кубке, который накренился в замершей в воздухе руке и выплёскивал на массивный дубовый стол алые волны вина. - Постойте, сударь, - вкрадчивым шёпотом промолвил синдик и, поманив пальцем к себе королевского гвардейца, спросил ещё более тихим голосом, напряжённо вглядываясь в лицо Дамьена. - Уж не о Людовике ли вы говорите? Неужели его ловкие руки добрались до постели отца, как и когда-то до туреньской красавицы-фрейлины? - Такая возможность не исключена, а возможно, что именно она и стала причиной смерти государя, - мрачно ответил старший из братьев и бросил испытующий взор на молчавшего отца. Но старый граф был слишком поглощён своими мыслями и всё так же непрерывно перебирал в задумчивости чётки, не отрывая неподвижный взгляд от грязной поверхности стола. - В последние месяцы его мнительность и подозрительность достигли предела, а поведение стало схоже с повадками его предшественника, сумасбродного и безумного короля.* - Я полагаю, у него была веская причина для опасений за свою жизнь, - тягучим голосом, словно раздумывая вслух, сказал граф и с резким стуком поставил кубок на дубовую столешницу. - Не было ли у вас такой мысли, что безумие прошлого короля было спровоцировано травами иного свойства, чем те, что устилают пол нынче вечером? Так почему же и наш теперь покойный государь не должен был предостерегаться и осторожничать, когда очередная заботливая рука подносила поднос с питьём или яствами? Нахмурившийся Мартен молча выслушал и брата, и отца, а на его лице застыло выражение растерянности и немого вопроса “Почему?”. В сущности, мужественный и смелый воин, привыкший к широким жестам и удалой душевности, был взрослым ребёнком, не принимающим жестокой правды лицемерного мира. Ему было легче уверовать в глубочайшую пропасть порочности человека, направленную только на себя, чем видеть бессмысленную и беспощадную злобу, забирающую насильственно столько прекрасных жизней. Мир вокруг него существовал именно таким, но, словно дитя, он был окружён стеной наивности, защищающей его непробиваемой бронёй. - Вы хотите сказать, что отравитель находился при дворе? - недоверчиво проговорил Мартен низким и гулким басом. В чертах сурового лица веяла жалоба и просьба опровергнуть его слова, но последующий ответ графа словно поставил жирную черту в этом щепетильном разговоре. - Тебе виднее, сын, ведь именно ты находился в королевском гарнизоне и охранял Его Высочество, - граф приосанился и оглядел гуляющих вельмож презрительным высокомерным взором. - Или служба стала для тебя такой обыденностью, что ты потерял цепкость и не способен замечать очевидного? Повзрослей же, Мартен, открой глаза, даже если сиятельные улыбки поначалу ослепят тебя, имей смелость разглядеть за ними змеиную шкуру. Ночь вступала в свои законные права, укрывая гостей и сановников вуалью усталости, де Валье, не выносивший грубость в любом её проявлении, широко и сладко зевнул, откинувшись на спинку широкого и вместительного стула и выражая всем своим видом покой и добродушие. Дамьен покосился на него с лёгкой улыбкой и обратился к снова замолчавшему отцу: - Полно вам, отец, не для того мы вернулись, чтобы выказывать друг другу недовольство. Мы с братом посчитали своим долгом, прежде всего, сообщить своей семье о неустойчивом и тревожном положении в королевском замке, поскольку нельзя вести дела и иметь связи с другими землями, не зная об изменившемся политическом положении в стране. Тем более, наш приезд не задержится надолго ввиду того, что новый государь не отличается особым пониманием и благодушием. - Тогда вам следует вернуться как можно скорее: Порсиан не может лишиться сразу двух достойных наследников! - К слову о наследниках, где же наш милый братец? Неужели он настолько презирает нас, что пренебрёг даже приветственной встречей? Или он, наконец, последовал нашему примеру и прислушался к голосу разума, отправившись воевать за родные земли? Что же, тогда мне следует извиниться перед ним и признать, что и в его жилах течёт древняя горячая кровь могучих де Шатильонов! Однако, ваша улыбка, отец, говорит, что я слишком поспешен в своих выводах, - Дамьен несколько повеселел, вспомнив младшего брата, но в его словах звучала лишь беззлобная шутка, в то время как глаза графа прищурились, а губы поджались, что означало высшую степень возмущения и гнева. - В чём ты и прав, дорогой Дамьен: Альберт действительно пару лет участвовал в нескольких походах и добился некоторого успеха. Но, к сожалению, иной путь увлёк его, направив на скамью Буржского университета, где он впитал немало учёности и возвысил свой разум. Возможно, Альберт смог бы продолжить путь нашего достойного и далёкого предка - Готье Шатильонского*, но и здесь меня гложут сомнения. Впрочем, я не унываю и в данный момент привлекаю его к ведению дел. Что-то мне подсказывает, что этот опыт скоро станет для него весьма и весьма нужным, я бы даже сказал - незаменимым, - сказал граф, поднимаясь на ноги и хитро оглядывая заинтересованных собеседников. - Засим позвольте удалиться, ни один пир ещё не смог нарушить моих давних привычек. К старости, знаете ли, становишься пунктуальным и держишься изо всех сил за какие-нибудь мелочи вроде времени сна. Они - моя опора. Впрочем, всё это глупости уставшего старика, не судите строго. Эй, Жак, где тебя носит? Неси свечу, в коридорах жуткая темень. Выскочивший, словно из воздуха, слуга живо подбежал к своему сеньору с оловянным подсвечником и с испуганным подобострастием поддержал за локоть уходящего графа. - И что бы это могло значить? - проговорил Дамьен, глядя на прямую спину отца. - Да кто его поймёт! Вечно придумает