стуком поставил кубок на дубовую столешницу. - Не было ли у вас такой мысли, что безумие прошлого короля было спровоцировано травами иного свойства, чем те, что устилают пол нынче вечером? Так почему же и наш теперь покойный государь не должен был предостерегаться и осторожничать, когда очередная заботливая рука подносила поднос с питьём или яствами? Нахмурившийся Мартен молча выслушал и брата, и отца, а на его лице застыло выражение растерянности и немого вопроса “Почему?”. В сущности, мужественный и смелый воин, привыкший к широким жестам и удалой душевности, был взрослым ребёнком, не принимающим жестокой правды лицемерного мира. Ему было легче уверовать в глубочайшую пропасть порочности человека, направленную только на себя, чем видеть бессмысленную и беспощадную злобу, забирающую насильственно столько прекрасных жизней. Мир вокруг него существовал именно таким, но, словно дитя, он был окружён стеной наивности, защищающей его непробиваемой бронёй. - Вы хотите сказать, что отравитель находился при дворе? - недоверчиво проговорил Мартен низким и гулким басом. В чертах сурового лица веяла жалоба и просьба опровергнуть его слова, но последующий ответ графа словно поставил жирную черту в этом щепетильном разговоре. - Тебе виднее, сын, ведь именно ты находился в королевском гарнизоне и охранял Его Высочество, - граф приосанился и оглядел гуляющих вельмож презрительным высокомерным взором. - Или служба стала для тебя такой обыденностью, что ты потерял цепкость и не способен замечать очевидного? Повзрослей же, Мартен, открой глаза, даже если сиятельные улыбки поначалу ослепят тебя, имей смелость разглядеть за ними змеиную шкуру. Ночь вступала в свои законные права, укрывая гостей и сановников вуалью усталости, де Валье, не выносивший грубость в любом её проявлении, широко и сладко зевнул, откинувшись на спинку широкого и вместительного стула и выражая всем своим видом покой и добродушие. Дамьен покосился на него с лёгкой улыбкой и обратился к снова замолчавшему отцу: - Полно вам, отец, не для того мы вернулись, чтобы выказывать друг другу недовольство. Мы с братом посчитали своим долгом, прежде всего, сообщить своей семье о неустойчивом и тревожном положении в королевском замке, поскольку нельзя вести дела и иметь связи с другими землями, не зная об изменившемся политическом положении в стране. Тем более, наш приезд не задержится надолго ввиду того, что новый государь не отличается особым пониманием и благодушием. - Тогда вам следует вернуться как можно скорее: Порсиан не может лишиться сразу двух достойных наследников! - К слову о наследниках, где же наш милый братец? Неужели он настолько презирает нас, что пренебрёг даже приветственной встречей? Или он, наконец, последовал нашему примеру и прислушался к голосу разума, отправившись воевать за родные земли? Что же, тогда мне следует извиниться перед ним и признать, что и в его жилах течёт древняя горячая кровь могучих де Шатильонов! Однако, ваша улыбка, отец, говорит, что я слишком поспешен в своих выводах, - Дамьен несколько повеселел, вспомнив младшего брата, но в его словах звучала лишь беззлобная шутка, в то время как глаза графа прищурились, а губы поджались, что означало высшую степень возмущения и гнева. - В чём ты и прав, дорогой Дамьен: Альберт действительно пару лет участвовал в нескольких походах и добился некоторого успеха. Но, к сожалению, иной путь увлёк его, направив на скамью Буржского университета, где он впитал немало учёности и возвысил свой разум. Возможно, Альберт смог бы продолжить путь нашего достойного и далёкого предка - Готье Шатильонского*, но и здесь меня гложут сомнения. Впрочем, я не унываю и в данный момент привлекаю его к ведению дел. Что-то мне подсказывает, что этот опыт скоро станет для него весьма и весьма нужным, я бы даже сказал - незаменимым, - сказал граф, поднимаясь на ноги и хитро оглядывая заинтересованных собеседников. - Засим позвольте удалиться, ни один пир ещё не смог нарушить моих давних привычек. К старости, знаете ли, становишься пунктуальным и держишься изо всех сил за какие-нибудь мелочи вроде времени сна. Они - моя опора. Впрочем, всё это глупости уставшего старика, не судите строго. Эй, Жак, где тебя носит? Неси свечу, в коридорах жуткая темень. Выскочивший, словно из воздуха, слуга живо подбежал к своему сеньору с оловянным подсвечником и с испуганным подобострастием поддержал за локоть уходящего графа. - И что бы это могло значить? - проговорил Дамьен, глядя на прямую спину отца. - Да кто его поймёт! Вечно придумает что-нибудь заумное, а мы должны распутывать! Нет уж, братец, семья семьёй, а мы в первую очередь - королевские стражники, и не нашего ума дело, что задумал отец да зачем ему сдался непутёвый Альберт. Народ не слишком радушно встретил Людовика в Реймсе, с его именем связаны многие тёмные дела, но теперь мы находимся под его защитой, поэтому должны честно и преданно нести службу и быть верными клятве, - грудной голос Мартена набирал силу, а стол трясся под мерными ударами кулака, опускающегося на столешницу в такт произносимым словам, придавая им неоспоримый вес и значительность. - И всё же, где он прохлаждается? Что бы ни было между ним и отцом, он - часть семьи, поэтому меня не оставляет некоторое беспокойство о его судьбе. И слишком уж строги и непримиримы требования и ожидания, возлагаемые на него. Мне ли не знать этого, друзья, - с лёгкой грустью посетовал Дамьен и вдруг бодро воскликнул, будто смахивая с плеч груз жизненных забот и тревог да отдаваясь воле краткого ночного веселья и разгула. - Поднимем же кубки, друзья, долой хмурые лица! Куда бы ни завела дорога, нас, стреляных воробьёв, не так-то просто смутить изменнице-судьбе! За честь и стойкость де Шатильонов даже в самые тяжкие времена! Мгновенно проснувшийся синдик де Валье первым поднялся за столом, вознеся хвалу славному роду и опустошая кубок. За ним последовал бравурный Мартен, двое вельмож да сдержанный сенешаль, просидевший в молчании весь вечер, словно застывшая мумия. Спустя некоторое время, их маленькая уединённая компания смешалась с остальными пирующими сановниками, а все важные и тревожные разговоры потонули в глухих звуках тамбурина и в море разливавшегося хохота шутов. Приближалось туманное утро, сквозь узкие оконца пробивался тусклый предрассветный свет. Обомлевшие хмельные гости устало щурились и вяло беседовали, оглядывая поредевших сотрапезников. Между столами сновали слуги, поспешно прибираясь и возвращая залу тень первозданной чистоты. Двое братьев, не дождавшись спада веселья, ушли в свои покои в самый разгар пиршества, напоследок ещё раз посетовав на отсутствие младшего Альберта. Откуда они могли знать о том, что не было на свете силы, способной вырвать юного влюблённого из объятий Аталии, что истомлённый юноша, бредущий ранним утром в замок, опьянён любовью крепче любого вина. Златая заря сомкнутыми веками приветствовала его, а робкая тишина обволакивала и наполняла сердце Альберта отрадой. Счастлив человек, пребывающий всей душой в настоящем, не оглядываясь назад и отрекаясь от будущего. Будь же благословенно неведение! Юный Альберт ещё не знал, что подобное утро, исполненное замершего в безмолвии покоя, не скоро повторится в его жизни, которую порывистый ветер судьбы, словно ревущий мистраль*, забросит на далёкие земли парижской Беотии.* К полудню был собран совет в кабинете старого графа, на котором, наконец, присутствовал и Альберт, с изумлением слушающий краткий пересказ Дамьена о произошедших изменениях в стране. Вскоре было решено отправиться обратно в королевскую гвардию, представ пред оценивающими очами хитрого и деспотичного короля Людовика из династии Валуа. На этот раз братья решили взять с собой и младшего Альберта, дабы он принял активное участие в военной службе и перестал потакать позорящим честь семьи прихотям, а старик-отец охотно благословил их отъезд, снабдив рекомендациями и письмами, способствующими, по его расчётам, дальнейшему укреплению политических и торговых межземельных связей. Младший де Шатильон только успел передать через служанку прощальное письмо любимой сердцу Аталии, орошённое неизбывными каплями печали и сожалений. Через несколько дней трое всадников с молодыми оруженосцами рассекали порсианскую рощу стремительным галопом, устремляясь навстречу новым и неизведанным приключениям, и только в душе одного из рыцарей царили смятение и разлад, а все его помыслы рвались обратно в родные земли к пылающим зеленью виноградникам, где верно ждала его, точно преданная Пенелопа*, прелестная Аталия.