ься знакомством и дружбой с прославленным в определённых кругах весельчаком Луи, но едва ли мог найтись один человек, к которому сам юноша питал бы нечто похожее на приязнь или уважение. Необъяснимое чувство доверия возникало только рядом с аббатом, возможно, потому что его присутствие неизменно сопровождало юношу на протяжении всей его недолгой шестнадцатилетней жизни, а незаменимые мудрые советы и искренняя забота создали между ними крепкую духовную связь. Иногда, обращаясь к наставнику словом “отец”, Луи на краткое мгновение всецело верил в первоочерёдное значение этого слова, но проходила минута, и вместо трепетного счастья возникал стыд перед настоящей семьёй, той семьёй, которая дни и ночи трудилась не покладая грубых ремесленных и таких любящих рук. Приблизившись к тем же лестницам, к которым спустя час подойдёт и аббат с послушником, Луи выбрал левый проход и резво взбежал по крутым высоким ступеням. Остановившись на секунду, он прислушался к разнородной монотонной речи, мерно исходящей из закрытых дубовыми дверьми классов. Здесь требовались ловкость и осторожность, так как, несмотря на обещание отца Альберта предупредить строгого учителя Стефана, юноша совсем не хотел привлекать к себе ненужное внимание и разрушать премудрую тишину сумрачного монастырского коридора. Аккуратно ступая по каменным плитам, юноша дошёл до конца длинной вереницы учебных классов и приблизился к широкой кованой двери, окаймлённой витым узором, в переплетении которого с одной стороны угадывалась статная фигура Григория Великого, склонённого роскошной митрой над священной рукописью*, а с другой - профиль аскетичного лика Иеронима Стридонского*, у ног которого со сдержанной суровостью дремал грозный лев. Неизвестный мастер столь искусно выполнил резьбу, что Луи невольно залюбовался фигурами святых отцов, от которых, казалось, исходила аура высшего спокойствия и сосредоточия, настраивая любого посетителя монастырской библиотеки на возвышенный лад. Луи приоткрыл тяжёлую дверь, которая, к счастью, была заботливо смазана и не оглашала гулкие коридоры заунывным скрипом, и несмело вошёл в просторный зал. Стоит отметить, что библиотека не отличалась богатством и роскошеством, соответствуя всей скромной обители, в глубинах которой она располагалась. Тем не менее, в её строгой изысканности и простоте можно было увидеть тщательно оберегаемые служителями дары, некогда полученные настоятелем от буржского епископа Роже Лефора* в знак признательности и почтения: прикованные цепями к ореховому пюпитру, в приглушённом полумраке бархатными переплётами алели две священные книги с вензельным экслибрисом на корешке. Вокруг них полукругом возвышались массивные полки, наполненные философскими трактатами, теологическими трудами, священными рукописями и многими другими фолиантами с греческой, латинской и даже арабской литературой. Здесь обитала мудрость и царствовал извечный покой, а сама обитель казалась немыслима без этой, в общем-то, неприметной комнаты, скорее напоминающей келью учёного. Юноша притворил дверь и зажёг светильник, мгновенно озаривший пыльную ротондовую залу весёлым тёплым огнём. Чувство смятенного беспокойства, наконец, отпустило Луи, и он, тихо насвистывая мотив всем хорошо известной в те дни песни, оглядел библиотеку в поисках маленькой фигурки юного мудреца. Однако вокруг было пусто и лишь книги смотрели на белокурого юношу с немым укором. - Неужели он ещё не пришёл? Но отец Альберт, кажется, был уверен, что его подручный уже вовсю погрузился в изыскания, - удивился Луи и, решив подождать его, прилёг на деревянную скамью, более смело затянув свою еле слышную песенку и наслаждаясь мягким звучным эхо. - S’amour dont sui espris...[1] - Будь это не лэ Готье де Кюэнси*, я бы потребовал прекратить пение, но сочинения именно этого трувера* отличаются особой духовностью и не порочат святых стен. Тем более, он являлся приором пикардийского монастыря, - над ухом задремавшего Луи внезапно раздался тихий мальчишеский голос, отчего юноша проворно вскочил и, наконец, увидел воочию маленького таинственного незнакомца-затворника. Первое, что бросилось в глаза Луи, был направленный на него исподлобья взгляд светло-синих водянистых глаз. Мальчик был низок ростом и довольно хрупок, что, однако, не представляло никакого сходства с неоперившимся птенцом. Наоборот, в его худощавости сквозили грациозность и изящество, которые он неосознанно пытался скрыть: узкие плечи были ссутулены, поза нарочито небрежна, а равномерным покачиванием с носков на пятки он словно маскировал собственную нервозность. По-детски округлое лицо белело даже при рыжих отсветах огня, в нём не было ни кровинки, ни малейшего признака румянца. Луи отстранённо подумал, что, видимо, этот мальчик совсем не видит солнца, не наслаждается его животворящими лучами, а значит, лишён такой привычной и естественной для остальных радости и обыкновенного человеческого счастья. Могут ли люди быть вполне довольны жизнью, существованием, находясь в изоляции от природного начала и отказываясь от благ, заслуженных ими по праву рождения? Вопрос застыл в голове юного Луи, будто тяжкий камень, брошенный в недвижную гладь озера и грузно упавший на самое дно. - Ганс, - кратко обронил темноволосый мальчик и ещё раз повторил, не дождавшись ответа Луи, - Моё имя - Ганс. Несмотря на упрямый и напористый взгляд, неотрывно наблюдающий за внезапным гостем, в его прозрачных глазах плескалась живость и блестел интерес к незнакомцу, который спросонок растерянно взирал на Ганса. Мальчик терпеливо ждал. - О, прости, меня послал отец Альберт, чтобы я помог тебе в скриптории, - запинаясь, заговорил Луи, всеми силами пытавшийся не краснеть, но коварный румянец уже покрыл его светлую кожу розовыми пятнами. - Я не представился: зови меня Луи. Впрочем, некоторые предпочитают полное имя Людовик, что, на мой взгляд, несколько претенциозно и чересчур возвышенно, однако мою матушку не переубедишь. Если она склонна величать меня королевским именем, к которому она явно не равнодушна, то здесь уже ничего не поделаешь. С расцветающей на тонких губах полуулыбкой, Ганс слушал лепет старшего юноши и сжимал в руках толстую грифельную доску, поверхность которой была испещрена рядами мелких цифр и латиницей. Он перестал покачиваться и протянул доску Луи: - Хорошо, мне больше нравится Луи. Вот, посмотри, ты не мог бы мне подсказать? Я рассчитывал пасхалии и немного увлёкся, а дело всё в том, что здесь не сходится епакта*, - он указал пальцем на одну из строк и с надеждой посмотрел на Луи. - Э, нет, тут я тебе не помощник! - рассмеялся юноша и запустил руку в свои густые золотые волосы, ероша их. - Мой единственный удел - каллиграфия, которая только у меня и получается более или менее приемлемо. Писчих рук всегда не хватает, а у тебя и других дел предостаточно, так что позволь мне заниматься своим делом и будь так добр, покажи мастерскую. Да я не отказался бы и от пояснений по поводу предстоящей работы: раньше я обычно занимался переписыванием для собственного удовольствия, немного рисовал миниатюры. Отец Альберт однажды увидел моё маленькое увлечение и стал давать мне небольшие задания. Обычно это были письма или послания, а теперь вот пригласил и в скрипторий. Всё же лучше, чем учёба! Он развёл в стороны руками, словно извиняясь, однако мальчик не выглядел разочарованным. - Что же, мне действительно не помешает помощь, - задумчиво пропел Ганс и, отложив доску на ближайший стол и резко развернувшись, размашистым шагом направился куда-то вглубь библиотеки, мгновенно скрывшись из виду перед оторопевшим Луи. - Следуй за мной! - глухо донеслось до юноши из-за угла, и он, удивляясь прыти такого внешне маленького и хилого мальчика, поспешил догнать его. За высоким книжным шкафом в каменной стене чернел тёмный провал низкой арки, именно в которую смело нырнул Ганс, а когда через мгновение бездна вспыхнула тусклым светом, то и Луи юркнул вглубь небольшой комнатёнки, которая и являлась монастырской мастерской. - Вот твоя жизнь на сегодняшний день, - Ганс обвёл рукой вокруг себя, показывая на высокий кедровый писчий стол с аккуратно собранными перьями и молочно-белым веленем. - Поверь, это место обладает особой силой: минуты складываются в часы, а часы уподобляются мгновению. Работа может показаться нудной лишь поначалу, но вскоре ты и не заметишь, как она тебя всецело поглотит. Справа от стола найдёшь нужные тебе инструменты, а манускрипты я отберу по списку, полученному от наставника, и принесу чуть позже. Располагайся удобнее и зажги остальные светильники - пусть свет придаст больше радости твоей работе и твоим мыслям. Пожалуй, им он нужнее всего. Поглядев исподлобья долгим внимательным взглядом, темноволосый мальчик ободряюще улыбнулся уголками губ и скрылся в библиотеке. С его уходом Луи смог, наконец, спокойно вздохнуть и не спеша оглядеться. Он прошёл вдоль длинных узких полок, нагромождённых пыльными фолиантами из потёртой временем кожи, перебрал пальцами тонкие грифели и линейные приборы, а затем, последовав совету своего нового младшего знакомого,