ировал собственную нервозность. По-детски округлое лицо белело даже при рыжих отсветах огня, в нём не было ни кровинки, ни малейшего признака румянца. Луи отстранённо подумал, что, видимо, этот мальчик совсем не видит солнца, не наслаждается его животворящими лучами, а значит, лишён такой привычной и естественной для остальных радости и обыкновенного человеческого счастья. Могут ли люди быть вполне довольны жизнью, существованием, находясь в изоляции от природного начала и отказываясь от благ, заслуженных ими по праву рождения? Вопрос застыл в голове юного Луи, будто тяжкий камень, брошенный в недвижную гладь озера и грузно упавший на самое дно. - Ганс, - кратко обронил темноволосый мальчик и ещё раз повторил, не дождавшись ответа Луи, - Моё имя - Ганс. Несмотря на упрямый и напористый взгляд, неотрывно наблюдающий за внезапным гостем, в его прозрачных глазах плескалась живость и блестел интерес к незнакомцу, который спросонок растерянно взирал на Ганса. Мальчик терпеливо ждал. - О, прости, меня послал отец Альберт, чтобы я помог тебе в скриптории, - запинаясь, заговорил Луи, всеми силами пытавшийся не краснеть, но коварный румянец уже покрыл его светлую кожу розовыми пятнами. - Я не представился: зови меня Луи. Впрочем, некоторые предпочитают полное имя Людовик, что, на мой взгляд, несколько претенциозно и чересчур возвышенно, однако мою матушку не переубедишь. Если она склонна величать меня королевским именем, к которому она явно не равнодушна, то здесь уже ничего не поделаешь. С расцветающей на тонких губах полуулыбкой, Ганс слушал лепет старшего юноши и сжимал в руках толстую грифельную доску, поверхность которой была испещрена рядами мелких цифр и латиницей. Он перестал покачиваться и протянул доску Луи: - Хорошо, мне больше нравится Луи. Вот, посмотри, ты не мог бы мне подсказать? Я рассчитывал пасхалии и немного увлёкся, а дело всё в том, что здесь не сходится епакта*, - он указал пальцем на одну из строк и с надеждой посмотрел на Луи. - Э, нет, тут я тебе не помощник! - рассмеялся юноша и запустил руку в свои густые золотые волосы, ероша их. - Мой единственный удел - каллиграфия, которая только у меня и получается более или менее приемлемо. Писчих рук всегда не хватает, а у тебя и других дел предостаточно, так что позволь мне заниматься своим делом и будь так добр, покажи мастерскую. Да я не отказался бы и от пояснений по поводу предстоящей работы: раньше я обычно занимался переписыванием для собственного удовольствия, немного рисовал миниатюры. Отец Альберт однажды увидел моё маленькое увлечение и стал давать мне небольшие задания. Обычно это были письма или послания, а теперь вот пригласил и в скрипторий. Всё же лучше, чем учёба! Он развёл в стороны руками, словно извиняясь, однако мальчик не выглядел разочарованным. - Что же, мне действительно не помешает помощь, - задумчиво пропел Ганс и, отложив доску на ближайший стол и резко развернувшись, размашистым шагом направился куда-то вглубь библиотеки, мгновенно скрывшись из виду перед оторопевшим Луи. - Следуй за мной! - глухо донеслось до юноши из-за угла, и он, удивляясь прыти такого внешне маленького и хилого мальчика, поспешил догнать его. За высоким книжным шкафом в каменной стене чернел тёмный провал низкой арки, именно в которую смело нырнул Ганс, а когда через мгновение бездна вспыхнула тусклым светом, то и Луи юркнул вглубь небольшой комнатёнки, которая и являлась монастырской мастерской. - Вот твоя жизнь на сегодняшний день, - Ганс обвёл рукой вокруг себя, показывая на высокий кедровый писчий стол с аккуратно собранными перьями и молочно-белым веленем. - Поверь, это место обладает особой силой: минуты складываются в часы, а часы уподобляются мгновению. Работа может показаться нудной лишь поначалу, но вскоре ты и не заметишь, как она тебя всецело поглотит. Справа от стола найдёшь нужные тебе инструменты, а манускрипты я отберу по списку, полученному от наставника, и принесу чуть позже. Располагайся удобнее и зажги остальные светильники - пусть свет придаст больше радости твоей работе и твоим мыслям. Пожалуй, им он нужнее всего. Поглядев исподлобья долгим внимательным взглядом, темноволосый мальчик ободряюще улыбнулся уголками губ и скрылся в библиотеке. С его уходом Луи смог, наконец, спокойно вздохнуть и не спеша оглядеться. Он прошёл вдоль длинных узких полок, нагромождённых пыльными фолиантами из потёртой временем кожи, перебрал пальцами тонкие грифели и линейные приборы, а затем, последовав совету своего нового младшего знакомого, озарил комнатку более ярким светом. И, как ранее в библиотеке, живительная сила огня наполнила теплом сердце юноши и заиграла здоровым свежим румянцем на его немного растерянном лице. Не так он представлял себе этого затворника, да и встреча выбила его из колеи. Луи не знал, что именно в Гансе так действовало на него: несвойственная возрасту серьёзность, естественная мудрость, внешняя замкнутость, будто даже неприятие себя? Нет, думал Луи, всё это он умеет отлично маскировать и не выставлять напоказ. Его подавлял именно взгляд прозрачно-водянистых синих глаз, всегда напористый и агрессивный, идущий наперекор остальному вполне хрупкому и безобидному виду. - О каком старшинстве вообще идёт речь? О моём ли? - усмехнулся Луи и, почувствовав себя неисправимым глупцом, принялся доставать необходимые инструменты и краски из медного ящичка, чтобы приступить к желанной работе и найти в её неизменной монотонности благое успокоение. Спустя несколько минут в скрипторий заглянул Ганс, нагруженный кипой тяжёлых книг, которую скромно венчали два свёрнутых в трубку пергамента грязно-жёлтого оттенка. Деловито сгрузив свою ношу на стол перед обескураженным Луи, он ловко упорядочил стопку и вручил ему список отца Альберта, написанный мелким неразборчивым почерком, будто писавший человек куда-то торопился и не желал тратить ни одной лишней минуты на хоть и рутинную, но необходимую обязанность. Пожелав успехов в выполнении такой тонкой и щепетильной работы, Ганс снова удалился, чтобы, наконец-то, заняться привычными научными трудами и изысканиями. Недолго думая, Луи взял обрезанное по диагонали перо и коричневыми чернилами начертал первую витую заглавную букву на мучнистой поверхности веленя. Вскоре весь лист был испещрён тонким готическим шрифтом, выверено уместившимся в строго ограниченной длинной колонке. По мнению Луи, на бумагу так и просились маленькие иллюстрации или миниатюры, свободно вмещённые в текст, однако без разрешения наставника нельзя было и думать об этом. Впрочем, никто не запрещал ему делать собственные зарисовки, чем и мечтал заняться Луи в минуты отдыха или досуга. Работа требовала исключительной сосредоточенности и добросовестности, так что юноша поспешил выкинуть посторонние мысли из головы и всецело погрузиться в таинство письма. Увлечённый любимым делом, Луи не услышал ни гулкого удара колокола, приглушённого толстыми стенами обители, ни тихих шагов Ганса, мерно ступающего по периметру библиотеки, видимо, в глубоких и плодотворных раздумьях. Наступившая тишина была вскоре прервана резким стуком кованой двери, после чего перед целиком захваченным рукописью Луи появился Ганс, удерживающий в одной руке округлый глиняный кувшин, а в другой - широкое закрытое блюдо. - Ты не хотел бы сделать перерыв? Пусть каллиграфия и увлекает, но рукам всё же требуется отдых. Утомление может повлечь за собой невнимание, а там недалеко и до обидных ошибок и описок, которые испортят весь настрой, - проговорил Ганс и, чуть улыбнувшись, кивком головы пригласил следовать за ним. - Я подумал, что тебе стоит перекусить и набраться сил: за работой ты не заметил течения времени, как я и говорил, а на улице уже вечереет и колокол давно отбил четыре часа. Пойдём, тебе необходимо немного утолить голод, а после ты сможешь вернуться к письму, однако я советую не перетруждаться в первый день, ведь отец Альберт послал тебя сюда не единожды. Можешь быть уверен в этом. Речь мальчика тонула и рассеивалась в полумраке монастырской библиотеки, осветить которую не могли те несколько свечей, что печально догорали в медных высоких подсвечниках. Под самым потолком виднелись узкие прямоугольные оконца, сквозь цветные изогнутые стёкла которых проникал неверный преломлённый свет, склонный более к таинству, чем к прозаичному освещению. Причудливые тени падали на белое лицо Ганса, преображая его тысячью различных масок в некое сказочное существо, сошедшее со страниц старинных рыцарских легенд. Присев на скамью, он наполнил два низеньких глиняных кубка разбавленным жидким вином и взял с блюда тонкий кусок пирога. Луи тотчас же последовал его примеру. - Постный? - разочарованно протянул юноша, однако разыгравшийся голод сразу заглушил в нём капризный голосок, а блюдо, наполненное различными печёными яствами, быстро опустело. Ганс не спеша утолял жажду, о чём-то глубоко задумавшись и вперив пристальный взор в ведомую только одному ему картину. Между двумя учениками повисла тягучая и глухая тишина, разорвать которую Луи никак не решался, но любопыт