[1] Дух любви [заставляет меня петь].
Глава 6.
Но удовольствия - цветок, Сорвёшь его, - и он поблёк. “Тэм О’Шентер” Роберт Бёрнс
Солнце неумолимо клонилось к закату, утомлённо накренившись над пламенеющим горизонтом. В вечернем воздухе ещё парила постепенно истончающаяся дымка летнего зноя, которую в полночный час сменяли первые робкие порывы холодной осенней свежести, будто смутным ожиданием веяло из далёких земель. Матовая синева небосклона темнела, и на её багрово-рыжем фоне рельефно вырисовывались рваные контуры изогнутых облаков, больше похожих на грозовые тучи, вольно раскинувшиеся в предзвёздной высоте. Но вечер был тих и безмятежен, тёмен и пустынен в своей всевластной гармонии. Жизнь теплилась и лилась бледным светом и на протяжные виноградные и пшеничные поля, и на сребристые воды шумливой реки Орон в глубине долины, и на каменную спящую громаду аббатской колокольни, и на бесчисленное множество крыш, шпилей, карнизов и дворов маленького затихающего городка. Подгоняемые приближающейся ночью, торговцы спешили убрать драгоценный товар с уличных лавочек, закрыть наглухо ставни и, насытившись сочным жирным каплуном, целиком отдаться благодатному семейному уюту под трепетное сияние очага и лёгкий ропот преданной супруги. Пределом мечтаний многих зажиточных горожан и купцов, ремесленников и вилланов было именно такое отрадное незамысловатое счастье, получив которое, они оберегали его всеми доступными средствами. И только какой-нибудь скряга-ростовщик пренебрегал своей заслуженной долей услады в нежных женских объятиях, предпочитая проводить долгие бессонные ночи над сложными расчётами и процентами, непрестанно возвращаясь мыслями к запрятанному кошелю или к другим денежным тайникам. И если важные ломбардцы* стремились угодить своим покупателям наивысшим качеством кожи, вышивки или незамутненностью дорогих каменьев, иногда даже в ущерб себе, то дряхлые - по уму и по сердцу - ростовщики готовы были обобрать до нитки последнего виллана, оставив того медленно и горько погибать в неизбежной бедности. Совсем другого рода и характера были обыкновенные городские торговцы, содержащие семью на небольшие доходы от продаж каких-либо нужных вещиц да безделушек или продуктов и специй. Пожилые хозяева одного из таких домов, занимающихся торговлей, как раз готовились пройти в опочивальню свежим августовским вечером, поднимаясь по узкой деревянной лестнице на второй этаж небольшого, но весьма благопристойного дома, туда, где располагались жилые комнаты и спальни. Грузная постаревшая женщина, отягощённая ежедневными заботами и трудами, медленно брела по высоким ступеням, тяжело дыша и освещая свой путь неверным светом догоравшего сального огарка. Следом за ней поднимался сам хозяин, мощной и сильной фигурой загораживая весь узкий проём между стеной и перилами, непрестанно подгоняя медлительную супругу и оглядываясь через плечо на развернувшуюся перед его внимательным взором панораму скромной бакалейной лавки, занимающей едва ли не всю площадь первого этажа. Просторная зала изобиловала различными разноцветными тюками, мешками, маленькими мисочками и жестяными баночками, наполненными крупами и приправами, финиками и орехами, а за дубовым прилавком на внутренней полке стоял драгоценный хозяину стеклянный фиал с редким и дорогим сахаром. Стоило только зайти в лавку, как зашедшего гостя окружали всевозможные ароматные запахи, дразнящие экзотикой востока или привычные для каждого крестьянина. В воздухе царила причудливая смесь корицы и аниса, гвоздики и армянского реана*. Почти всюду стены были заставлены массивными сундуками, резными скамьями да завешены полками, на которых ровным рядом располагались глиняные кружки и кувшины, посередине же высился длинный стол, крепко стоящий на каменном полу двумя монолитными боковыми перекладинами. Под сдвинутыми косматыми бровями хозяина глаза цепко и ясно осмотрели каждый угол залы и, видимо, успокоившись порядком, снова недовольно вперились в обтянутую простым ситцем спину грузно поднимающейся супруги. - Этак ты и до ночи не поднимешься, а между тем сон не ждёт, - тихо ворчал мужчина, поддерживая супругу за локоть и помогая преодолеть последние ступени. - Ведь утром у меня уже и кони заказаны на постоялом дворе, и провожающий купец ждёт при первых лучах солнца. Путь до Труа не близок, а ярмарка начнётся в первых числах сентября. - Ох, да ты же знаешь, как ноют мои старые ноги вечерами, - устало отвечала ему жена, опираясь на подставленное мужское плечо и переводя сбившееся дыхание. - Каждый день не забываю повторять тебе, что эта крутая лестница меня когда-нибудь вгонит в гроб. Где это слыхано, чтобы такая старуха, как я, взбиралась по таким ступеням, точно какая-то юркая молоденькая девушка. Нет, мой дражайший супруг, не та я уже, не так молода и не так прекрасна, как бывало. Но где же Ганс? Неужели ещё не вернулся из обители? Всегда говорила, что его занятия не доведут до добра, иначе не возвращался бы он так поздно, когда все добропорядочные горожане уже спят в своих постелях и видят счастливые сны. - Полно тебе, душа моя, - в голосе мужчины явно был слышен ласковый укор, поскольку бо́льшей драгоценностью для него являлся именно сын, обретение которого он не променял бы ни на какие богатства и роскошества мира, а пред тихим кротким взором маленького Ганса отверг бы любые блага, предложенные ему, если только они не сулили бы счастья мальчику. - Готов поспорить на мюид лучшего зерна* моей бакалеи, что мы найдём его давно спящим в своей кровати. Посмотри на улицу, там уже выходят на дежурство стражники, дабы отловить гуляющую и бесчинствующую молодёжь. Разве наш умненький Ганс позволит себе припоздниться или попасться в руки жадного прево? Так за неспешным разговором они дошли до конца коридора, выложенного большими тёмными и белыми плитами в шахматном порядке, и заглянули в комнату сына, где и правда в своей постели спокойно спал мальчик, размеренно и неспешно посапывая под тёплым шерстяным покрывалом, уютно согревающим его даже в самые лютые зимние морозы. Супруга мгновенно успокоилась и перекрестила в воздухе сына, прошептав вполголоса слова вечерней молитвы, среди которых с особенным благоговением произнесла имя Девы Марии и Благочестивого Иоакима вместе с его верной женой Анной. Дождавшись той минуты, когда шаги пожилых супругов стихли в отдалении и в ночном полумраке воцарились тишина и покой, маленькая фигурка резко села на кровати и неслышно сбросила шерстяное одеяло, которое жалобно смялось на холодном полу. Сквозь матовое круглое стекло, расположенное почти под самой кровлей, которая, в свою очередь, была испещрена по кругу резной орнаментикой, едва пробивался тусклый вечерний свет, озаряя гротескно-алым отблеском щуплый мальчишеский абрис, ибо это был не кто иной, как Ганс. Очнувшись ото сна, словно великий римлянин Сципион*, ко