лись пройти в опочивальню свежим августовским вечером, поднимаясь по узкой деревянной лестнице на второй этаж небольшого, но весьма благопристойного дома, туда, где располагались жилые комнаты и спальни. Грузная постаревшая женщина, отягощённая ежедневными заботами и трудами, медленно брела по высоким ступеням, тяжело дыша и освещая свой путь неверным светом догоравшего сального огарка. Следом за ней поднимался сам хозяин, мощной и сильной фигурой загораживая весь узкий проём между стеной и перилами, непрестанно подгоняя медлительную супругу и оглядываясь через плечо на развернувшуюся перед его внимательным взором панораму скромной бакалейной лавки, занимающей едва ли не всю площадь первого этажа. Просторная зала изобиловала различными разноцветными тюками, мешками, маленькими мисочками и жестяными баночками, наполненными крупами и приправами, финиками и орехами, а за дубовым прилавком на внутренней полке стоял драгоценный хозяину стеклянный фиал с редким и дорогим сахаром. Стоило только зайти в лавку, как зашедшего гостя окружали всевозможные ароматные запахи, дразнящие экзотикой востока или привычные для каждого крестьянина. В воздухе царила причудливая смесь корицы и аниса, гвоздики и армянского реана*. Почти всюду стены были заставлены массивными сундуками, резными скамьями да завешены полками, на которых ровным рядом располагались глиняные кружки и кувшины, посередине же высился длинный стол, крепко стоящий на каменном полу двумя монолитными боковыми перекладинами. Под сдвинутыми косматыми бровями хозяина глаза цепко и ясно осмотрели каждый угол залы и, видимо, успокоившись порядком, снова недовольно вперились в обтянутую простым ситцем спину грузно поднимающейся супруги. - Этак ты и до ночи не поднимешься, а между тем сон не ждёт, - тихо ворчал мужчина, поддерживая супругу за локоть и помогая преодолеть последние ступени. - Ведь утром у меня уже и кони заказаны на постоялом дворе, и провожающий купец ждёт при первых лучах солнца. Путь до Труа не близок, а ярмарка начнётся в первых числах сентября. - Ох, да ты же знаешь, как ноют мои старые ноги вечерами, - устало отвечала ему жена, опираясь на подставленное мужское плечо и переводя сбившееся дыхание. - Каждый день не забываю повторять тебе, что эта крутая лестница меня когда-нибудь вгонит в гроб. Где это слыхано, чтобы такая старуха, как я, взбиралась по таким ступеням, точно какая-то юркая молоденькая девушка. Нет, мой дражайший супруг, не та я уже, не так молода и не так прекрасна, как бывало. Но где же Ганс? Неужели ещё не вернулся из обители? Всегда говорила, что его занятия не доведут до добра, иначе не возвращался бы он так поздно, когда все добропорядочные горожане уже спят в своих постелях и видят счастливые сны. - Полно тебе, душа моя, - в голосе мужчины явно был слышен ласковый укор, поскольку бо́льшей драгоценностью для него являлся именно сын, обретение которого он не променял бы ни на какие богатства и роскошества мира, а пред тихим кротким взором маленького Ганса отверг бы любые блага, предложенные ему, если только они не сулили бы счастья мальчику. - Готов поспорить на мюид лучшего зерна* моей бакалеи, что мы найдём его давно спящим в своей кровати. Посмотри на улицу, там уже выходят на дежурство стражники, дабы отловить гуляющую и бесчинствующую молодёжь. Разве наш умненький Ганс позволит себе припоздниться или попасться в руки жадного прево? Так за неспешным разговором они дошли до конца коридора, выложенного большими тёмными и белыми плитами в шахматном порядке, и заглянули в комнату сына, где и правда в своей постели спокойно спал мальчик, размеренно и неспешно посапывая под тёплым шерстяным покрывалом, уютно согревающим его даже в самые лютые зимние морозы. Супруга мгновенно успокоилась и перекрестила в воздухе сына, прошептав вполголоса слова вечерней молитвы, среди которых с особенным благоговением произнесла имя Девы Марии и Благочестивого Иоакима вместе с его верной женой Анной. Дождавшись той минуты, когда шаги пожилых супругов стихли в отдалении и в ночном полумраке воцарились тишина и покой, маленькая фигурка резко села на кровати и неслышно сбросила шерстяное одеяло, которое жалобно смялось на холодном полу. Сквозь матовое круглое стекло, расположенное почти под самой кровлей, которая, в свою очередь, была испещрена по кругу резной орнаментикой, едва пробивался тусклый вечерний свет, озаряя гротескно-алым отблеском щуплый мальчишеский абрис, ибо это был не кто иной, как Ганс. Очнувшись ото сна, словно великий римлянин Сципион*, который в вещих знамениях увидел суть грядущего, Ганс деятельно и проворно соскочил с кровати, поправил одеяло так, чтобы хитростью ввести в заблуждение всякого, кто захочет проведать его, накинул на голову и плечи тёмный плащ с капюшоном, надёжно скрывающим лицо и вообще делающим незаметным в ночи его владельца, и проскользнул юркой змейкой в коридор дома. Проведя здесь всё своё детство, мальчик прекрасно знал каждую дощечку лестницы, каждую выбоину, которую следует обойти, дабы не привлечь ненужного внимания к своей персоне. Его лёгкий шаг был похож на древний танец, причудливый и гибкий: тут он ступал на цыпочках, здесь переступал широкими шагами, точно косолапый великан, а там медленно крался, подобно охотничьей кошке. Так он пробрался на первый этаж, где располагалась бакалейная лавка его родителей, благополучно миновав каверзную скрипучую лестницу. “В стенаниях скрипов старинных домов слышны заунывные вздохи веков”, - мерно билось в голове Ганса, и он повторял их про себя, находя в их простоте неизъяснимую грусть. Дом ветшал вместе с хозяевами, и даже самое сильное горячее желание не могло поколебать ход неумолимого времени. “И останется на месте этой злополучной лестницы одна труха да обломки, а что же тогда делать мне?” - подумал Ганс и в растерянности понял, что не знает ответа даже на такой незамысловатый вопрос. Он оглядел небольшой зал, который в утренние и дневные часы не покидали суматоха и толчея, в котором тонули разговоры добрые и злые, деловые и рассудительные, замирал смех и меркли недовольные окрики. Мальчик окинул залу долгим и проницательным взором, точно пытаясь навсегда запомнить и запечатлеть в своей многострадальной памяти каждый кусочек родительского дома, сохранить мгновение в глубинах вечности, чтобы потом, на руинах былой жизни воскрешать в памяти незамутнённые воспоминания истинного счастья. Сердце подсказывало ему: грядут перемены и их течение не остановить. С лёгкостью ориентируясь в темноте, Ганс захватил из наполненной миски два яблока и спрятал их в глубину карманов, после чего, поцеловав и приложившись лбом к распятию, висевшему на стене, он выскочил через просторные сени в сгущающийся мрак улиц, не забыв напоследок плотно притворить дверь и, на всякий непредвиденный случай, защёлкнуть потайную задвижку внизу двери. Только теперь он мог быть спокоен, поскольку последнее время воровские шайки не раз покушались на честь и богатство добропорядочных семей, которые не слишком беспокоились из-за своей безопасности, оставляя двери едва закрытыми. Нередко Ганс выбирался таким образом из родительского дома под покровом ночи, однако прежние вылазки были обусловлены или приступами чёрной меланхолии и гнетущей тоски, или желанием созерцания бескрайней красоты ночных небес. Теперь же он чувствовал себя преступником, сбегающим от правосудия, воришкой, покидающим место наживы. И сколько бы он себя ни уверял в безопасности и естественности такого поступка, глупое чувство завладевало им и заставляло лихорадочно искать глазами стальные отблески алебард городских стражников, дежурящих в полуночные часы. На мгновение ему показалось, что его поймали, когда вдруг из-за угла вспыхнул яркий свет, но это оказался лишь припозднившийся аптекарь, спешно добирающийся до дома и озаряющий свой сумрачный путь медным масляным фонарём. Тогда и Ганс решил, что ждать долее бессмысленно и попросту опасно, так что смело и безоглядно нырнул в пустоту узких мощёных улочек и тотчас же растворился в их непроглядной тьме. Около дома бакалейщика остался гулять лишь беспризорный ветер, точно оставшееся воспоминание, да слышался далёкий лай собак недремлющего прево. Случайный прохожий, задержавшийся допоздна либо у друга-купца, ибо они отличаются в этом городе чрезвычайной приветливостью и гостеприимством, либо по каким-то важным деловым причинам, не раз видел мелькнувшую тень этим тёмным августовским вечером под низкими черепичными кровлями, под выступающими балконами, меж заборов и палисадников. Не раз спешащая домой хозяйка внезапно останавливалась в испуге и дрожащими руками осеняла себя крестным знамением, после чего и её появление на улице становилось лишь кратким видением, воспоминанием, исчезающим, точно рассеивающийся дым. Не раз дежурящий стражник замирал на посту и, прислушиваясь к отдалённому шуму, приподнимал свою точёную и острую алебарду, словно желая тотчас же насадить на неё очередного преступника или разбойника. Упиваясь вечерней свежестью, Ганс летел сквозь узкие извилистые улочки, мимо дворов ремесленников и торговцев, скр