орый в вещих знамениях увидел суть грядущего, Ганс деятельно и проворно соскочил с кровати, поправил одеяло так, чтобы хитростью ввести в заблуждение всякого, кто захочет проведать его, накинул на голову и плечи тёмный плащ с капюшоном, надёжно скрывающим лицо и вообще делающим незаметным в ночи его владельца, и проскользнул юркой змейкой в коридор дома. Проведя здесь всё своё детство, мальчик прекрасно знал каждую дощечку лестницы, каждую выбоину, которую следует обойти, дабы не привлечь ненужного внимания к своей персоне. Его лёгкий шаг был похож на древний танец, причудливый и гибкий: тут он ступал на цыпочках, здесь переступал широкими шагами, точно косолапый великан, а там медленно крался, подобно охотничьей кошке. Так он пробрался на первый этаж, где располагалась бакалейная лавка его родителей, благополучно миновав каверзную скрипучую лестницу. “В стенаниях скрипов старинных домов слышны заунывные вздохи веков”, - мерно билось в голове Ганса, и он повторял их про себя, находя в их простоте неизъяснимую грусть. Дом ветшал вместе с хозяевами, и даже самое сильное горячее желание не могло поколебать ход неумолимого времени. “И останется на месте этой злополучной лестницы одна труха да обломки, а что же тогда делать мне?” - подумал Ганс и в растерянности понял, что не знает ответа даже на такой незамысловатый вопрос. Он оглядел небольшой зал, который в утренние и дневные часы не покидали суматоха и толчея, в котором тонули разговоры добрые и злые, деловые и рассудительные, замирал смех и меркли недовольные окрики. Мальчик окинул залу долгим и проницательным взором, точно пытаясь навсегда запомнить и запечатлеть в своей многострадальной памяти каждый кусочек родительского дома, сохранить мгновение в глубинах вечности, чтобы потом, на руинах былой жизни воскрешать в памяти незамутнённые воспоминания истинного счастья. Сердце подсказывало ему: грядут перемены и их течение не остановить. С лёгкостью ориентируясь в темноте, Ганс захватил из наполненной миски два яблока и спрятал их в глубину карманов, после чего, поцеловав и приложившись лбом к распятию, висевшему на стене, он выскочил через просторные сени в сгущающийся мрак улиц, не забыв напоследок плотно притворить дверь и, на всякий непредвиденный случай, защёлкнуть потайную задвижку внизу двери. Только теперь он мог быть спокоен, поскольку последнее время воровские шайки не раз покушались на честь и богатство добропорядочных семей, которые не слишком беспокоились из-за своей безопасности, оставляя двери едва закрытыми. Нередко Ганс выбирался таким образом из родительского дома под покровом ночи, однако прежние вылазки были обусловлены или приступами чёрной меланхолии и гнетущей тоски, или желанием созерцания бескрайней красоты ночных небес. Теперь же он чувствовал себя преступником, сбегающим от правосудия, воришкой, покидающим место наживы. И сколько бы он себя ни уверял в безопасности и естественности такого поступка, глупое чувство завладевало им и заставляло лихорадочно искать глазами стальные отблески алебард городских стражников, дежурящих в полуночные часы. На мгновение ему показалось, что его поймали, когда вдруг из-за угла вспыхнул яркий свет, но это оказался лишь припозднившийся аптекарь, спешно добирающийся до дома и озаряющий свой сумрачный путь медным масляным фонарём. Тогда и Ганс решил, что ждать долее бессмысленно и попросту опасно, так что смело и безоглядно нырнул в пустоту узких мощёных улочек и тотчас же растворился в их непроглядной тьме. Около дома бакалейщика остался гулять лишь беспризорный ветер, точно оставшееся воспоминание, да слышался далёкий лай собак недремлющего прево. Случайный прохожий, задержавшийся допоздна либо у друга-купца, ибо они отличаются в этом городе чрезвычайной приветливостью и гостеприимством, либо по каким-то важным деловым причинам, не раз видел мелькнувшую тень этим тёмным августовским вечером под низкими черепичными кровлями, под выступающими балконами, меж заборов и палисадников. Не раз спешащая домой хозяйка внезапно останавливалась в испуге и дрожащими руками осеняла себя крестным знамением, после чего и её появление на улице становилось лишь кратким видением, воспоминанием, исчезающим, точно рассеивающийся дым. Не раз дежурящий стражник замирал на посту и, прислушиваясь к отдалённому шуму, приподнимал свою точёную и острую алебарду, словно желая тотчас же насадить на неё очередного преступника или разбойника. Упиваясь вечерней свежестью, Ганс летел сквозь узкие извилистые улочки, мимо дворов ремесленников и торговцев, скромных лавок виноделов и роскошно убранных дворянских домов, где блистали огни и лился нескончаемый смех и радость необременительной жизни. Так он и не заметил, как приблизился к внутренним городским воротам и стенам, которые неровным кругом обрамляли самый центр небольшого провинциального беррийского городка и являли своими мшистыми развалинами печальный итог уходящей эпохи. Пробегая сквозь них, Ганс провёл ладонью по их выверенной и скользкой от ночной влаги глади, и чувство сопричастности старине и вечности затеплилось в его груди. “Близится завершение всего, - подумал он, - и прошлое уйдёт навсегда и безвозвратно, и воцарится благословенная тишина”. Зыбкий тусклый свет луны озарял его путь и переливался игривыми отблесками на неровной мостовой. Кутаясь в плащ от промозглого ветра, мальчик перебегал от одного дома к другому, иногда попадая ногами прямо в грязь размытых дождём луж, которые в изобилии наполняли все выбоины дорог даже в середине города, где особо следили за пристойностью и порядком. Наконец, перед Гансом показалась широкая громада площади, пустынно стелившаяся в такой поздний час. По её диагонали мерным шагом гордо шествовали трое стражников, блиставших стальными доспехами и осиянных светом фонаря, который нёс перед собой срединный охранник, экипированный длинной островерхой пикой, наподобие шотландской. Скрываясь в тени низко нависших крыш, Ганс перешёл сначала к длинным торговым рядам, ныне наглухо закрытым и занавешенным грубым полотном, а потом, пригибаясь вдоль всего каменного забора дома городского синдика, поскольку и там дежурил свой сторож, добежал до маленького пруда, принадлежащего некогда старинному замку, хозяин которого и основал данный город. Теперь же вид древнего укрепления вызывал лишь жалость и уныние, поскольку находился он едва ли в лучшем состоянии, нежели внутренние городские стены. Несомненно, руины замка представляли собой живописную картину, а причудливо обвивавший камни плющ только усиливал это впечатление. У воды располагались цветники, пестревшие розами и нежнейшими фиалками, которые так любили местные дамы, приходившие сюда на ежедневный променад, чтобы насладиться их свежим благоуханием. К счастью для мальчика, эта уютная часть площади ничем не освещалась, а потому Ганс смело расположился в густой тени зеленеющего раскидистого вяза и стал наблюдать за развернувшейся пред ним картиной вечерней жизни сельского городка. Вечерело, и густеющая небесная синь сообщала домам и засыпающей природе фантасмагоричный оттенок. Каждая травинка блестела росой и дышала влагой, которую с упоением вдыхал Ганс, отдыхая от вынужденного бега. Под краткими порывами ветра шелестела и шла рябью вода в маленьком пруду, робко смеялись листья в кроне вяза и издалека доносились звуки постепенно затихающего города, отчего в воздухе создавалась чудная симфония блаженного вечера, обещающая успокоение и тишину. Гулко пробил набатный колокол на вершине заострённой башни городской ратуши, которая примыкала южным фасадом к маленькому саду, где и отдыхал мальчик. Он выглянул из своего укрытия и под светом чуть очерченной бледной луны разглядел тёмную фигуру стражника, взирающего с небывалой высоты, сравнимой разве что с высью колокольни обители, на гонтовые и черепичные кровли ближайших богатейших и процветающих домов зажиточных семейств. Остальные части города тонули во мраке, вместе с размытыми грязью улочками, покосившимися скотными сараями и хлипкими соломенными крышами на полупрогнившем от сырости и времени дереве и их бедными отверженными жителями, впрочем, иногда более счастливыми, чем какой-либо синдик или глава совета. “Вот уже и колокол возвестил о начале ночи, но где же Луи? Да и придёт ли он, или же это его очередная шутка, насмешка, которая так часто касается сумасбродных голов его мнимых друзей? И может, прямо сейчас он наслаждается очередной кружкой лиможского вина, усмехаясь при воспоминании об очередной проделке и, быть может, совсем позабыв о своём новом знакомом? - так вопрошал про себя Ганс в тягостном ожидании, медленно погружаясь в тоскливые думы. “Но нет, как же это не похоже на настоящего Луи, того, который появляется на краткие мгновения в минуты уединения и сосредоточенной работы. Подожду ещё немного”, - твёрдо решил мальчик и приготовился к долгому ожиданию. Ганс наблюдал за мерно шагающими по мощёной площади стражниками, за тем, как они несли свою ежевечернюю службу: проводили до дома с фонарём заблудшую даму, оштрафовали фермера, погоняющего перед собой козу, по