и расположился рядом с Гансом на влажном и мягком плюще. Только тогда он посмотрел вокруг и с изумлением, от которого было тяжело даже дышать, обнаружил себя на вершине холма, высившегося над городом, виноградниками и протяжёнными долинами. За низенькими городскими крышами и острыми башенками ратуши виднелись очертания аббатства, но они казались такими хрупкими и тонкими, что создавалось ощущение, будто эта старинная романская обитель являлась лишь сном или миражом, готовым растаять при первых лучах восходящего солнца. Всё сливалось перед Луи в одно тёмное непроглядное море, спокойное и безмятежное, поглотившее весь суетный мир. В двух шагах от друзей был крутой обрыв, заросший осокой и лопухом, так что казалось, что они парят над спящей землёй, над дремотными реками и полями, почти прикасаясь к таинству ночи. - Часто ты приходишь сюда? - шёпотом промолвил Луи, замерший в неподвижности, как и Ганс, не в силах оторваться от захватывающего вида. Тёмные волосы, не стянутые капюшоном, трепал лёгкий и свежий ветер, отчего некоторые длинные пряди упали на бледное лицо мальчика, наполовину скрывая его. Луи хотелось бы знать, о чём он думает в данный момент, но Ганс оставался нем и тих, пока, наконец, не разорвал тягучую тишину краткими и отрывистыми словами: - Порой жить становится настолько невыносимо, что единственным порывом, спасающим тебя от небытия, является побег. Неважно куда, главное - от людей, от жизни, от себя. Как же это низко! Это так лживо, что я ненавижу себя! Ненавидел, пока в один прекрасный день не нашёл это место. На самом деле, была непроглядная ночь, такая же, как и сейчас. И, забравшись на вершину, меня переполнило чувство окрыляющей свободы и небесной благодати. Тебе, наверное, смешно слушать меня? - Совсем нет, - заверил его юноша, - Но, не приведи ты меня сегодня сюда, я никогда так и не понял бы этого чувства экзальтированной чистоты. Скажи, почему ты молчал в ответ на обвинения отца Альберта? Он ведь был явно несправедлив к тебе! Иногда я совсем его не узнаю. Что же он за человек? - Его помощь и привилегии, которыми он меня дарует, всё ещё важны для меня, - просто ответил Ганс, - Но они не были бы для меня помехой, если бы я захотел уйти. Нет, истина в том, Луи, что у него есть то, чего я лишён, то, что составляет едва ли не смысл всей его жизни. Я вижу эти следы в его глазах, а потому всегда останавливаюсь и отступаю перед ним, смиряя свою гордость и тщеславие. Юноша растерянно повернулся к Гансу и молча дожидался продолжения его речи, глядя на спокойное и сосредоточенное лицо мальчика. Но тот, казалось, глубоко задумался о чём-то и совсем забыл про сидящего рядом друга. - Что же ты видишь в нём? - не вытерпев ожидания, спросил Луи. - Любовь, - был ему ответ. На мгновение между ними воцарилась тишина, прерываемая лишь пением ночных менестрелей-сверчков, и потому внезапный смех прозвучал раскатами грома в ясную летнюю ночь. Луи заливался чистым серебряным смехом, похожим на перезвон прозрачной воды горного ручья, и таким заразительным, что на обычно непроницаемом лице мальчика заиграла робкая улыбка. Отсмеявшись, он глубоко вздохнул и c недоверием переспросил Ганса: - Ты правда думаешь, что это любовь?! Должно быть, ты совсем его не знаешь, раз говоришь такие вещи. Он чрезвычайно умён и строг, конечно, не лишён слабостей и может проявить заботу к ближнему. Однако о какой любви идёт речь? Всегда думал, что этот человек более, чем кто-либо, лишён такого мирского чувства. - Это же очевидно. Ты не замечал его, поскольку сам чувствуешь тоже самое, - мальчик запрокинул голову и устремил свой взор в бескрайнее тёмное небо. - Человек по природе своей эгоистичен и обращает внимание лишь на то, чего сам лишён. Ты не видел в нём этой черты, поскольку она владеет и тобой в равной степени. Луи не стремился отрицать прозвучавших слов и молча слушал то, что молвил маленький Ганс, неотрывно глядя в черноту небес. - Почему же ты так уверен в том, что красота, а она же и любовь, поскольку их начала неразрывны, изначально принадлежит мирскому? - продолжал он, - Разве не прекрасна благоуханная лунная ночь? Разве не прекрасна тишина соборных сводов? Разве увядающие цветы не могут быть прекрасными? О, не говори мне, что я соединяю два непохожих друг на друга мира, ведь мир един и целен, а формы настолько соединены во всех ипостасях, что сложно различить границу между миром внешним и внутренним. Но это лишь иллюзия, обман чувств и зрения. Помни, что говорил Альберт Великий*: “Ratio pulchri in universali consistit in resplendentia formae super partes materiae proportionatas vel super diversas vires vel actiones”, что означает блеск формы над соразмерными частями материи. Внутреннее выражается во внешнем, и ничто не способно скрыть это. Разве красота молодой женщины не равноценна красоте ласковой утренней зари? - Я никогда не думал об этом, - честно признался Луи, - Мне всегда хватало красоты видимой и осязаемой, к которой можно протянуть руку и приблизиться к ней. Порой мне кажется, что она настолько эфемерна и легка, что мне не удержать её, и тогда я иду на поиски новой красоты, нового чувства, новой жизни. - Да, вся твоя жизнь заключена в этих мгновениях, - согласился мальчик и протянул руку на встречу звёздам. - Как бы и я хотел прикоснуться к прекрасному, но это остаётся лишь недостижимой мечтой, недоступным видением. И я рад этому, потому что вижу идеал, к которому буду стремиться вечно. Но Луи, твои попытки же бесплодны! Ты мечешься изо дня в день, срывая цветы жизни и, не дожидаясь их увядания, бросаешь наземь, втаптывая их в землю. Легко, словно бабочка, ты летаешь по бескрайнему полю и впитываешь в себя самый цвет жизни, однако настанет осень и однажды ты встретишь одни только голые колосья и сухую траву. Formae vero nitor ut rapidus est, ut velox et vernalium florum mobilitate fugacior! [1] Замахав руками, юноша возмутился и недовольно сказал: - Оставь латынь для более искушённых людей, чем я! Мне невыносимо слушать твои логичные и правильные речи, подчерпнутые из богословских учёных книг! - Тебе невыносимо слушать правду, а не меня. Она лишает тебя почвы под ногами, и тебе кажется, что настоящее уплывает от тебя. Но и это пройдёт, поверь мне. - Как я могу поверить человеку, почти ребёнку, который и жизни-то не видел?! - Именно поэтому и нужно мне верить, - тонко усмехнулся Ганс. - Я лишь отстранённый наблюдатель, зритель, которому открыты двери в души проходящих мимо людей. Кто, как не я, наконец, выскажет истину? И она в том, что мимолётность самого бытия ещё эфемерней и недолговечней, чем мимолётность мгновения. Из-за его долговечности оно становится будто непреходящим, но наступает час, и прошлое безвозвратно забирает его у нас, превращая его в досадное недоразумение и заблуждение. А промелькнувшее некогда мгновение сохраняется навечно на скрижалях сердца. Над ними сияла ночь, даруя покой и благодать. Недвижно сияли холодные звёзды во мраке небес. Дерзко сияла владычица-луна, царствуя в бесконечном просторе. А среди низеньких крыш спящего городка сиял прерывистый, словно человеческая жизнь, сигнальный факел на вершине ратуши. И казалось, что ночь переливалась этим сиянием, непрерывно впитывая и источая его повсюду, превращаясь в неземное очарование. - Мы сможем прийти сюда снова? - умоляюще спросил юноша, но прежде чем Ганс смог ответить ему, прямо за ними, в чаще соснового леса, послышались стук копыт и скрип повозки, приближающиеся к повороту дороги, расположенной недалеко от лесной прогалины. Не раздумывая, Луи молниеносно вскочил и бросился в лес, навстречу новому приключению, и Гансу не оставалось другого выбора, как тотчас последовать за ним.