[1] Что касается внешней красоты, то она преходяща и более быстротечна, чем весеннее цветение. (Боэций).
Глава 7.
Молва народная гласит, Что между трёх дорог, на перекрёстке, Он от руки разбойников погиб.[1] “Эдип-царь” Софокл
Жить в сердце женщины дано так мало Дней! Безумец тот, кто верит ей. Франциск I, король Франции (1494-1547)
Старая деревянная повозка неуклюже тряслась и томительно скрипела, накреняясь то в одну, то в другую сторону и резко подпрыгивая на ухабистой просёлочной дороге, затерянной среди чернеющего густого леса. Промозглый ветер холодил связанные грубой верёвкой руки, которые, впрочем, уже настолько онемели за долгие неподвижные часы, что едва ли могли чувствовать в полной мере ещё и муки колкого холода. Пара хилых гнедых лошадей устало, из последних сил, тащила за собой скрипучую повозку, обременённую тремя ездоками: между двух мужчин весьма свирепого вида, одетых в нечто наподобие жилетов из грубой кожи с перекрёстной шнуровкой, а на плечах имеющих обрывки кабаньей шкуры, служившей им для тепла, скромно ютился связанный пленник, тяжело склонивший голову себе на грудь. По яркой и роскошной тунике, в данный момент утратившей почти весь свой цветастый блеск, можно было судить о его причастности к высшим должностям какого-либо герцогства или графства. Но едва ли бедный пленник осознавал своё былое величие, поскольку весь его вид кричал о сломленном и погибшем духе. Грязная полотняная повязка закрывала половину головы и была особенно плотно повязана вокруг глаз. На бледном обескровленном лице нервно шевелились сухие губы, словно непрестанно проговаривая что-то, однако в ночной тиши от него не раздавалось ни звука. Сжатый по бокам двумя бандитами, он скорчился в попытке исчезнуть из этой злополучной повозки, чтобы очутиться там, где всё началось, около родных земель, в солнечный полуденный час и никогда не знать сокрушительного ужаса перед разверзшейся пропастью гибели и неизвестности. “День ли властвует иль ночная тьма покрывает сонную землю?” - спрашивал он себя, ибо округлые кроны гигантских буков сплетались в причудливую вязь, создавая ветвистую завесу между внешним миром и затаёнными таинствами леса, отчего там всегда царили сырость и полумрак. “Сколько часов или, быть может, горьких дней длится непрекращающаяся поездка? И почему жизнь моя ещё со мной, ибо я мыслю и всё ещё способен ощущать? Что это - сон, мираж, насмешка? Возможно, я давно мёртв и сейчас медленно стыну в заросшей канаве вместе с моими несчастными друзьями. Страшно подумать! Невыносимо терпеть”, - так думал связанный путник, и мысли его всё более мешались и противоречили друг другу, пока, наконец, слова не иссякли в измученном страданиями человеке и место им не уступили бессловесные и желанные образы. Златокудрая цветущая девочка, беззаботно смеясь, забегает в летнюю беседку палисадника, за ней шествует неспешным шагом высокая дородная женщина, радуя взор теплотой мягкой улыбки, - вот что представало в ночи перед измученным связанным пленником, который с каждой минутой всё более терял надежду когда-либо увидеть родную семью, ощутить под руками шёлк детских локонов, услышать заливистый радостный смех. Словно сторонний наблюдатель, посол наблюдал в своём воображении за простыми и такими привычными детскими и нежно-материнскими движениями, восторженными возгласами, гримасами, но страдание от того, что он не может приблизиться к ним, приобщиться к их тайне жизни, отравляло его и без того угасшую радость. Как же он проклинал теперь свой скоропостижный и необдуманный отъезд, побуждаемый искренним преклонением перед графом Невера и уважением его несомненных достоинств и высокого благородства! Как он ненавидел ныне своё прежнее идолопоклонничество и желание как можно лучше и быстрее угодить сиятельнейшему графу, мудрому сеньору! Проведя в безмолвии, слепоте и неизвестности всего лишь некоторое время, он в полной мере осознал, какое глубокое заблуждение владело им прежде. Что же важнее - служба или семья? Ответ незамедлительно возникал под сомкнутыми веками сладким и воздушным видением, настолько эфемерным, что, казалось, стоит сильнее подуть ветру, и милые сердцу лики растают в воздухе и вернутся в небытие. Так и случилось, ибо два всадника, ехавшие впереди повозки, изящным пассажем приблизились к ней и подали знак сгорбленной фигуре седовласого кучера, чтобы тот остановил лошадей. - Стой, кому говорю! Эх, старые клячи, и на что вы годитесь, если на вас даже мяса нет? - ворчливо прикрикнул возница, во всю силу натягивая удила. - Не шуми так, Жак, мы слишком близко подошли к городу, - осадил старика подъехавший всадник, уверенно гарцующий на блестящем вороном коне. Несмотря на потрёпанную и изношенную одежду, мужчина держал гордую и благородную осанку, отчего казался переодетым принцем или путешествующим инкогнито богатым вельможей. Даже его лицо, несущее отпечаток жизненной усталости и приобретённой с годами жестокости, веяло особенным шармом и скрытой притягательной красотой: и только ледяной блеск почти неподвижных глаз открывал ту бездну бездушия и хладнокровия, в глубине которой находился этот страшный человек. - Думаю, нам пора сделать привал, - задумчиво сказал он и внимательно огляделся по сторонам, - Пожалуй, вон та тропа нам подойдёт. Мы слишком заметны здесь, на большой дороге, да и некуда нам дальше ехать, если только не хотим попасться в руки городской стражи. Повозка снова тронулась с места, скрипя и переваливаясь с боку на бок, точно древняя старушка. С двух сторон от связанного пленника послышались одобрительные хриплые возгласы и началось судорожное движение, отчего сиденье заходило ходуном и казалось, что вся нехитрая и хлипкая конструкция вот-вот развалится на части. - Осторожнее там! - прикрикнул кучер и сердито оглянулся на беспокойных седоков. - Что-то наш гость совсем плох, и зачем надо было забирать его с собой? Только лишний рот в нашем отряде. Наконец, всадник на чёрном коне, ехавший впереди, оста