[1] Так познаётся верность (лат.).
[2] Да погибнет бесчестный - аминь! (лат.).
Глава 9.
Я это знал. Ведь ты же снилась мне; Я видел ночь души твоей на дне, И видел змей в груди твоей больной, И видел, как несчастна ты, друг мой.[1] Генрих Гейне
Лето близилось к концу, и чем ближе приближалось время сбора урожая, тем сильнее в воздухе разливалась невыносимая духота. Казалось, солнце решило излить на жаждущую и промозглую землю всё своё нерастраченное тепло, ярко сияя с вышины синеющего небосклона. Вилланы да виноградари не могли нарадоваться таким переменам, благодаря Всевышнего за нежданную и благодатную помощь. Луг, чрез который проходила дорога, пестрел цветущей зеленью, игриво переливающейся всеми оттенками под отвесными лучами солнца, и мягко колыхался, овеянный теплом сентябрьского ветра. Мимо Альберта, неспешно бредущего по широкой тропе, изредка проезжали телеги, наполненные овощами, зеленью или мешками с зерном, проходили женщины с детьми, низко опуская голову и испрашивая благословения, пробегали вечно торопящиеся куда-то торговцы и, важно вышагивая, иногда навстречу ему шли крестьяне, в полной мере осознавая свою незаменимость и нужность. Если кто и удивлялся, встретив на луговой тропе одинокого аббата, то мастерски скрывал это, ничем не выказывая своего изумления и считая, что так и должно быть. Любой прелат, или же попросту священник, обладал в их глазах неоспоримым превосходством, безошибочностью суждений, высшей учёностью и, конечно, неизменной правотой. Так что, завидев на тропе служителя церкви, они были уверены, что тот направляется по каким-то, несомненно, важным и срочным делам, преследуя высшие цели и следуя зову божественной истины. Он был окружён ореолом святости и неприступности. Но на самом деле, по луговой тропе меж пышной зелени и благоуханных цветов шёл обыкновенный человек, наслаждаясь величественными и в то же время простыми красотами милостивой природы. Подобно разливавшемуся в воздухе зною, в голове Альберта неторопливо текли размышления. Он не мог не заметить, как сквозь пелену радости внезапно нахлынувшему теплу проглядывается лёгкая тень усталости и неодолимой утомлённости. Она виделась ему в череде набежавших на небо облаков, в опущенных чашечках цветов, во всех лицах снующих мимо людей. Казалось, весь мир ненадолго замер в ожидании чего-то, в предчувствии приближающегося события, которое перевернёт всю их благоустроенную и уютную жизнь. Но более всего утомлённость надрывала его сердце, почти лишив прежнего покоя и сообщая всей его жизни выматывающую тревожность. И только посреди вольно раскинувшейся природы Альберт по-настоящему ощущал себя человеком, свободным и даже немного счастливым. Будто и не было последних лет. Именно поэтому он предпочитал в сухие и тёплые дни прогуливаться в одиночестве до небольшого земельного владения, полученного аббатством пребендой* от буржского епископа. Там жил виллан со своей многочисленной семьёй: миловидной женой, шестью необычайно подвижными детьми да стариком-отцом. Без сожаления он покидал стены древнего аббатства, что давили на него и внушали безотчётную покорность проносящейся мимо жизни, с её радостями и горестями, вновь и вновь лишая его всех стремлений и желаний. И как же приятно ему было вдохнуть свежий ароматный воздух полной грудью, устремив взор в сияющую даль! Весь мир в такие минуты представал чудным видением, которым хочется упиваться снова и снова, без начала и конца. Окружённый липами невысокий крестьянский домик, как и прежде, ожидал его. Стоило пройти несколько лье, чтобы увидеть доверчиво открытую дверь и ласковый приветливый взор хозяев, всегда радующихся приходу гостей. - Мама, мама! Отец Альберт пришёл! - ещё издалека слышался звонкий детский голос, полный истинного счастья и беззаботной прелести. Его удивляло, и весьма приятно, что эта семья не относилась к нему ни с благоговейным почтением, ни со скрытым страхом, а наоборот принимала его как ещё одного члена их большой и дружной семьи, окружая вниманием и заботой. Много лет назад он вернул в дом потерявшуюся растерянную маленькую девочку, убежавшую от родных и очутившуюся под вечер недалеко от аббатства. Её вид был настолько трогательным и хрупким, что он не мог не помочь ей и быстро разыскал потерянный ею дом. После он несколько раз навещал девочку, следуя душевному порыву и внутренней тяге к ней. Из разговоров он, к великой своей радости, понял, что земля, на которой проживали вилланы, принадлежит церкви, а хозяева постоянно снабжают аббатство плодами своего скромного огорода. Таким образом, избавив семью от лишних хлопот, он сам часто приходил к ним и забирал приготовленные для братии продукты. По истечению лет это стало своеобразной традицией. Едва завидев приближающегося к дому аббата, дети выбегали на крыльцо, приветствуя его издалека криками и счастливо размахивающими в воздухе руками. Мать семейства - миловидная полная женщина - обязательно накрывала изобильный стол, так что трапеза часто напоминала какой-либо торжественный воскресный праздник. Здесь Альберт забывал обо всём: и об опостылевшем аббатстве, и об обязанностях пред настоятелем, и о прошедших долгих и тягостных одиноких годах в самоотречении и добровольной неволе. Окружённый мягкой человеческой заботой, он видел пред собой идеал семьи, тот самый идеал, о котором он столько грезил и мечтал, и который был когда-то так близок от него. “Теперь совершенно глупо думать об этом, - повторял себе Альберт снова и снова, но предательские мысли о том, что могло бы быть, не отпускали его. - Ведь всё прошло, исчезло, безвозвратно и навсегда, как и вся моя былая молодость”. В полной мере насытившись любовью, что, казалось, насквозь пропитала весь крестьянский дом, ввечеру он возвращался в аббатство, нагруженный различной снедью и гостинцами лично для него. Нынешний погожий сентябрьский день не стал исключением: после сытного обеда и долгой задушевной беседы, Альберт со щемящей грустью простился с семьёй, в этот раз особенно остро не желая покидать их. Но момент прошёл, и он сам не понял, как оказался на обратном пути в обитель. Ноги несли его вперёд, однако все помыслы были направлены назад, в тот уютный маленький дом, что утопал среди разросшихся лип и сливовых деревьев, словно мираж или дивный оазис. О, как бы он хотел оказаться на их месте! С какой радостью он бы сбросил с себя опостылевшую рясу! Прежние сомнения одолевали его, набросившись с новой силой, словно свирепый оголодавший зверь. Ему казалось, что казнь тех смутьянов и преступников, совершивших несовместимые с жизнью и искуплённые разве что только смертью злодеяния, должна отдалить приближающийся рок и хотя бы ненадолго внести в его жизнь порядок и спокойствие. Но не прошло и месяца, как предчувствие неотвратимой беды снова взросло в его смятенной душе, словно в глубине сумрачных небес раздались отдалённые раскаты грома, пост