идании чего-то, в предчувствии приближающегося события, которое перевернёт всю их благоустроенную и уютную жизнь. Но более всего утомлённость надрывала его сердце, почти лишив прежнего покоя и сообщая всей его жизни выматывающую тревожность. И только посреди вольно раскинувшейся природы Альберт по-настоящему ощущал себя человеком, свободным и даже немного счастливым. Будто и не было последних лет. Именно поэтому он предпочитал в сухие и тёплые дни прогуливаться в одиночестве до небольшого земельного владения, полученного аббатством пребендой* от буржского епископа. Там жил виллан со своей многочисленной семьёй: миловидной женой, шестью необычайно подвижными детьми да стариком-отцом. Без сожаления он покидал стены древнего аббатства, что давили на него и внушали безотчётную покорность проносящейся мимо жизни, с её радостями и горестями, вновь и вновь лишая его всех стремлений и желаний. И как же приятно ему было вдохнуть свежий ароматный воздух полной грудью, устремив взор в сияющую даль! Весь мир в такие минуты представал чудным видением, которым хочется упиваться снова и снова, без начала и конца. Окружённый липами невысокий крестьянский домик, как и прежде, ожидал его. Стоило пройти несколько лье, чтобы увидеть доверчиво открытую дверь и ласковый приветливый взор хозяев, всегда радующихся приходу гостей. - Мама, мама! Отец Альберт пришёл! - ещё издалека слышался звонкий детский голос, полный истинного счастья и беззаботной прелести. Его удивляло, и весьма приятно, что эта семья не относилась к нему ни с благоговейным почтением, ни со скрытым страхом, а наоборот принимала его как ещё одного члена их большой и дружной семьи, окружая вниманием и заботой. Много лет назад он вернул в дом потерявшуюся растерянную маленькую девочку, убежавшую от родных и очутившуюся под вечер недалеко от аббатства. Её вид был настолько трогательным и хрупким, что он не мог не помочь ей и быстро разыскал потерянный ею дом. После он несколько раз навещал девочку, следуя душевному порыву и внутренней тяге к ней. Из разговоров он, к великой своей радости, понял, что земля, на которой проживали вилланы, принадлежит церкви, а хозяева постоянно снабжают аббатство плодами своего скромного огорода. Таким образом, избавив семью от лишних хлопот, он сам часто приходил к ним и забирал приготовленные для братии продукты. По истечению лет это стало своеобразной традицией. Едва завидев приближающегося к дому аббата, дети выбегали на крыльцо, приветствуя его издалека криками и счастливо размахивающими в воздухе руками. Мать семейства - миловидная полная женщина - обязательно накрывала изобильный стол, так что трапеза часто напоминала какой-либо торжественный воскресный праздник. Здесь Альберт забывал обо всём: и об опостылевшем аббатстве, и об обязанностях пред настоятелем, и о прошедших долгих и тягостных одиноких годах в самоотречении и добровольной неволе. Окружённый мягкой человеческой заботой, он видел пред собой идеал семьи, тот самый идеал, о котором он столько грезил и мечтал, и который был когда-то так близок от него. “Теперь совершенно глупо думать об этом, - повторял себе Альберт снова и снова, но предательские мысли о том, что могло бы быть, не отпускали его. - Ведь всё прошло, исчезло, безвозвратно и навсегда, как и вся моя былая молодость”. В полной мере насытившись любовью, что, казалось, насквозь пропитала весь крестьянский дом, ввечеру он возвращался в аббатство, нагруженный различной снедью и гостинцами лично для него. Нынешний погожий сентябрьский день не стал исключением: после сытного обеда и долгой задушевной беседы, Альберт со щемящей грустью простился с семьёй, в этот раз особенно остро не желая покидать их. Но момент прошёл, и он сам не понял, как оказался на обратном пути в обитель. Ноги несли его вперёд, однако все помыслы были направлены назад, в тот уютный маленький дом, что утопал среди разросшихся лип и сливовых деревьев, словно мираж или дивный оазис. О, как бы он хотел оказаться на их месте! С какой радостью он бы сбросил с себя опостылевшую рясу! Прежние сомнения одолевали его, набросившись с новой силой, словно свирепый оголодавший зверь. Ему казалось, что казнь тех смутьянов и преступников, совершивших несовместимые с жизнью и искуплённые разве что только смертью злодеяния, должна отдалить приближающийся рок и хотя бы ненадолго внести в его жизнь порядок и спокойствие. Но не прошло и месяца, как предчувствие неотвратимой беды снова взросло в его смятенной душе, словно в глубине сумрачных небес раздались отдалённые раскаты грома, постепенно приближающиеся и набирающие силу, чтобы, наконец, излиться всеистребляющим дождём. Было невыносимо тяжело дышать нагретым за день воздухом. “Душно мне, как же мне душно!” - вскричал в сердцах мужчина, проклиная своё стареющее тело и эту странную, непривычную, совершенно неестественную духоту. Всё ещё находясь под влиянием от посещения любимого и отрадного семейства, испытывая нарастающее раздражение от излишних даров солнца, он невольно вспоминал другой сентябрь, который некогда изменил всю его жизнь и, в конце концов, разрушив её до основания, оставил одни только жалкие останки да горькие сожаления о так и не сбывшемся счастье. Тем далёким предосенним днём он был изгнан собственным отцом из родного графства, без права возвращения и помилования. Причиной послужила внезапная ссора, вспыхнувшая между Альбертом и старым графом, когда они были заняты обыкновенным светским разговором. Разумеется, ссора не была неожиданностью, поскольку внутрисемейные отношения настолько накалились к тому времени, что любое неосторожно сказанное слово могло разрушить шаткое перемирие между отцом и сыном. Первый шаг к вражде сделал отец, высказавшись неуважительно об Аталии и прилюдном поведении с ней Альберта. Слова подействовали так, словно красная тряпка на быка, и последующий взрыв стал неизбежен. Впрочем, Альберт сам спровоцировал его. Уезжая снова в королевскую гвардию на службу и присягу новому королю Людовику XI, он не смел надеяться на скорое воссоединение с любимой фламандкой, поскольку не понаслышке знал о том, как опасна военная служба, как глубоко она может его затянуть, как далеко увести прочь от дома, но также он не забывал и о том, как переменчива молодая женская натура. И всё же он мечтал, и смелые надежды не раз давали ему нежданную силу и воодушевление в гуще битв и сражений. Король был откровенно неприятен ему поначалу, напоминая лицемерием и жестокостью старого графа-отца. Однако же строгий расчёт не раз спасал многие жизни, а интриги и чрезмерная недоверчивость странным образом в итоге приводили к приумножению его богатства, а следовательно, и богатства государства. Скупость и властолюбие - два уничтожающих человека качества - способствовали также и расширению земель. Для этого противоречивого человека любое средство было хорошо, если оно оправдывало конечную цель. За годы службы Альберт смог привыкнуть к этому. Но многие феодалы не желали так просто мириться с агрессивной политикой нового короля: таким образом, вскоре сложилась оппозиция, получившая название “Лига общественного блага”* и яростными мятежами боровшаяся с централизацией власти над землями Франции в руках беспринципного Валуа. Апофеозом борьбы стала битва при Монлери*, произошедшая жарким июлем и принесшая обеим сторонам множество невосполнимых потерь. Битва отличалась невероятной хаотичностью передвижений, а потому чередой непредвиденных жертв, к коим, к превеликому сожалению, примкнул один из братьев Альберта - смелый и воинственный Мартен. Следуя древней традиции, два оставшихся в живых брата - Дамьен и Альберт - после проигранной битвы отправились в Порсиан с изувеченным телом Мартена, чтобы захоронить его в родовой усыпальнице, как то и полагалось потомку благородного дома де Шатильонов. Возвращение не было радостным: сумасбродный отец счёл за честь похоронить достойно погибшего сына. Глядя на его гордое и сияющее лицо, младший сын испытывал почти отвращение и категорическое неприятие этой огрубелой чёрствости и бездушия отца. Неужели он не понимал, что родная кровь важнее всяких воинских почестей и мнимых наград? Старик казался Альберту непроходимым глупцом, не видящим главную и незаменимую ценность в жизни. Вскоре Дамьен вернулся на службу к королю, повинуясь долгу и приказам отца. Альберт же решил задержаться. С тех пор, как он отбыл на службу, прошло долгих три года. Он понимал, что для молодой женщины это немалый срок, а потому с тревогой ожидал встречи с Аталией, не зная, что судьба преподнесёт ему на этот раз. Но её больше не было в замке: видимо, после отъезда Альберта граф распорядился избавиться от её помощи и рукоделия, обойдясь своими замковыми мастерами и ремесленниками. Напрасно Альберт ждал её и у виноградников, ежедневно прогуливаясь в сени дерев вдоль широкой дороги, ведущей в город. Наконец, более не в силах предаваться напрасному ожиданию, он решил направиться прямиком в поселение, где, согласно рассказам Аталии, она проживала в доме известной швеи. Памятуя о своём высоком положении, он надеялся скоро разыскать искусную