уставился на Альберта, требуя объяснений такому варварскому обращению. - Я не..., - начал возмущённо говорить виноградарь, но лицо мужчины в сером пыльном плаще так исказилось в непередаваемой муке, что он прервал свою речь на полуслове. - Хочешь сказать, что ничего не понимаешь? - едкой змеёй прошипел Альберт и схватил мужчину за горло, - Не понимаешь, что попросту украл у меня жену? Ты, жалкий виллан, обычный рабочий! И посмел забрать себе Аталию?! Он отбросил виноградаря от себя и выхватил из ножен, скрывающихся под широкими полами плаща, опасно сверкающий металлом меч. Не помня себя, Альберт замахнулся и ударил мечом прямо в мужчину, целясь ему в грудь. Однако тот успел подставить руки, и удар пришёлся чуть выше локтей, нанося бедному виноградарю глубокую резаную рану, из которой моментально хлынула густая кровь. Аталия бросилась к застывшему Альберту, повиснув на его руке и не давая ему более размахивать оружием, и безостановочно шептала в ужасе: “Что ты наделал? Что ты наделал, глупый?” Под воздействием её увещевательного голоса пыл угас и ярость поутихла, уступив место какой-то нелепой опустошённости и непониманию того, как он очутился здесь, на площади, держа в руках окровавленный меч. Вокруг уже собралась толпа зевак, из которой раздавались одиночные выкрики. - Уходи! - в сердцах воскликнула Аталия, перевязывая алые руки супруга новым гентским сукном, окрасившимся из молочно-белого цвета в тёмно-багровый оттенок. - Уходи же отсюда! Скорее! Её надрывный крик звенел в ушах Альберта, а перед взором то и дело возникали её залитые слезами прозрачно-голубые глаза. Ветер гнал его прочь, заметая кружащейся в воздухе пылью неверные следы. Народ безмолвно расступался перед ним, узнав в чертах лица молодого сеньора, недавно прибывшего воина и второго наследника порсианских земель. Крики и гневные фразы едва доносились до него, поглощённые заунывным свистом свирепствующей бури. Небо начало стремительно темнеть, а вокруг рассеялась туманная мгла, пропитанная клубящейся грязью и пылью. Народ спешил уйти прочь с площади, подхватив на руки бессознательного раненого виноградаря. Покинув город, Альберт не спешил вернуться в замок, зная, что его приход будет ожидать отец. Несмотря ни на что молва с завидной скоростью проникала за укреплённые стены графского замка и распространялась среди жадного на сплетни двора. Избегая случайных встреч, Альберт незаметно пробрался в замок и заперся в своих покоях. В окна ударили первые капли дождя. - Сеньор, граф ожидает вас и просит незамедлительно явиться к нему, - из-за двери раздался тонкий голосок робкой служанки, которая каким-то неведомым Альберту образом узнала о его приходе. Проклиная всё на свете: и излишнюю бдительность слуг, и стремительность слухов, и разбушевавшуюся непогоду, и собственную несдержанность, - всё, что так тяготило его этим сумрачным днём, он направился к старому графу. Смутное недовольство и ожидание надвигающихся неприятностей владело им, снова разжигая в груди потухший было пожар. Но на этот раз рядом не стояла прекрасная Аталия, своим чудным голосом способная успокоить и самого закоренелого сумасбродного бандита. Только издалека доносился свист завывающего ветра и барабанная дробь тяжёлых дождевых капель. Вопреки ожиданиям, граф встретил сына тонкой улыбкой, почти дружелюбной, если бы блеск прищуренных глаз не выдавал с головой истинное настроение старика. Стол перед ним был завален различными свитками, бумагами и книгами, а сам хозяин архаически что-то старательно писал тростником, периодически обмакивая его в оловянную чернильницу. Наконец, он закончил работу и отодвинул бумаги в сторону. После чего встал и подошёл к узкому решётчатому окну, сквозь толстое и непрозрачное стекло которого едва ли можно было что-либо разглядеть, кроме потоков воды, непрерывно орошающих землю и камни древнего замка. Всё так же молча граф взял с подноса кубок и пригубил немного вина. Нелепое самодовольство отца и его высокомерие изрядно разозлили Альберта. - До меня только что дошли вести из города, - прервал долгое молчание седовласый старик и скрипуче рассмеялся. - Да, немало ты поднял шума этой дракой. Чем же тебя разозлил этот виноградарь? Людям, подобным ему, негоже идти против благородной крови де Шатильонов. Где он, и где ты, мой дорогой сын? Однако же свидетели говорят, что нападение было спонтанным и необоснованным. Я считаю своей обязанностью предостеречь тебя от излишнего кровопролития в границах моих земель, даже если жертвой стал безродный виллан. Тебе ли не знать разрушительной стихии народа? Нам ни к чему новая война недворян против дворян, вспыхнувшая более столетия назад в Пикардии.* Одна жизнь - ничто, но она может повлечь за собой дурную славу. Оглянуться не успеешь, как разгневанная чернь ворвётся в твои покои и вонзит кинжал прямо в сердце. Не о таком ли бесславном конце ты мечтаешь? Голос графа в продолжение речи всё более и более сгущался и набирал силу, так что последние слова прозвучали мощным громовым рокотом, лишённым и лживой ласки, и прежней иллюзии доброты. Он свысока смотрел на сына, не отрывая от его склонённого лица неживой и пугающе ледяной взгляд. Насытившись видом присмиревшего Альберта, он оттаял и его морщинистое лицо снова ожило. Граф опять пригубил терпкое вино и довольно усмехнулся. - Впрочем, не только смерть от неверных предательских рук вилланов может составить бесславный и трагический конец, - в голосе графа зазвучала нескрываемая насмешка, а взгляд из ледяного превратился в плутовской и хитрый, - Например, бесчестие - его разновидность, часто встречающаяся нам. А теперь скажи мне, мой драгоценный сын, как бы ты иначе назвал постыдную связь с нищей, безродной горожанкой? Все твои мнимые тайны раскрыты передо мной, как бы ты ни пытался утаить их. Более того, почти каждый слуга осведомлён обо всех твоих перемещениях, поездках, прогулках. И, выросший в этих стенах, хранящих память о досточтимых предках, ты, младший де Шатильон, позволил себе позорить не только своё имя, но и имя каждого пращура. О Святой Франциск! К чему я говорю всё это, если для тебя мои речи - пустой звук?! Конечно, к чему чтить вековую честь семьи, если есть возможность повеселиться с хорошенькой девицей, годной, разве что, только для простака-виноградаря? Старик затрясся всем своим немощным телом от несдерживаемого смеха так сильно, что кубок с вином накренился, расплескав на ворсистый ковёр тёмные капли вина. Его скрипучий старческий смех звенел оглушительным набатом в ушах Альберта, ярость пенилась в рыцаре, подобно бьющимся о скалы волнам, и не находила выхода. До последних слов отца. Ещё с происшествия на площади города рассудок Альберта и здравый смысл были притуплены и словно поддёрнуты дымкой, так что голос разума тонул в ослепляющей лаве ярости, невыносимой горечи и давно взращенной обиды. “То, что было начато, необходимо закончить”, - звучало в голове Альберта де Шатильона и новые силы наполняли его тело, даруя безумную уверенность в своей неизменной правоте. - Полагаю, в таком случае, - начал он, высоко подняв голову и гордым непримиримым взглядом прожигая отца, - Твои земли должны освободиться от изменника, не так ли, уважаемый отец? Всё же, лучше проживать жизнь нищим с дорогой сердцу и верной подругой, чем влачить жалкое существование в графстве, где тебя все слепо ненавидят, прикрывая ложь маской лицемерного идолопоклонства, где лучший друг и советник способен воткнуть нож в спину, шепча ласковые извинения за подобный казус, где тонкий расчёт и звериная жестокость правит душами человекоподобных животных! Вы - само олицетворение измены. И мне жаль, что никто из братьев так этого и не понял. Ни один мускул не дрогнул на лице старика, только глаза налились кровью и тонкие сухие губы бросили кратко и безэмоционально: - Убирайся прочь. Уходи с моих земель. Ибо ты мне больше не сын. Скрещённые взгляды пылали жгучей ненавистью, и если младшего графа оправдывали долгое время взрастающие ревность и боль, то старика теперь готова была покарать сама жизнь. Отдавшись слепой вражде, они не знали, что в этот момент были похожи друг на друга как две капли воды, словно один человек предстал пред самим собой в разные годы своей продолжительной жизни. Они глядели друг другу в глаза, словно в зеркало, и упрямая гордость сжигала их сердца, оставляя в груди лишь горстку стылого пепла. Прочь! Прочь. Альберт забежал в свои покои, схватил небольшую поясную сумку и набил её до краёв монетами и драгоценностями, после чего набросил на плечи длинный толстый плащ с широким необъятным капюшоном и выбежал из комнат. Взяв своего любимого серого коня, под хлёстким дождём и пронзительным ветром он выехал из замка стремительным галопом, более не оглядываясь на высокие стены, давшие ему приют с давнего рождения. Долой прошлое! Конь набирал скорость и бежал всё быстрее, подобный вихрю, а Альберт в воодушевлённом запале продолжал пришпоривать скакуна. Его наполняла неописуемая радость, дикий восторг разрывал криком его грудь. Что может быть чудесней свободы? Только наслаждение её неизъяснимым оча