виллан. Тебе ли не знать разрушительной стихии народа? Нам ни к чему новая война недворян против дворян, вспыхнувшая более столетия назад в Пикардии.* Одна жизнь - ничто, но она может повлечь за собой дурную славу. Оглянуться не успеешь, как разгневанная чернь ворвётся в твои покои и вонзит кинжал прямо в сердце. Не о таком ли бесславном конце ты мечтаешь? Голос графа в продолжение речи всё более и более сгущался и набирал силу, так что последние слова прозвучали мощным громовым рокотом, лишённым и лживой ласки, и прежней иллюзии доброты. Он свысока смотрел на сына, не отрывая от его склонённого лица неживой и пугающе ледяной взгляд. Насытившись видом присмиревшего Альберта, он оттаял и его морщинистое лицо снова ожило. Граф опять пригубил терпкое вино и довольно усмехнулся. - Впрочем, не только смерть от неверных предательских рук вилланов может составить бесславный и трагический конец, - в голосе графа зазвучала нескрываемая насмешка, а взгляд из ледяного превратился в плутовской и хитрый, - Например, бесчестие - его разновидность, часто встречающаяся нам. А теперь скажи мне, мой драгоценный сын, как бы ты иначе назвал постыдную связь с нищей, безродной горожанкой? Все твои мнимые тайны раскрыты передо мной, как бы ты ни пытался утаить их. Более того, почти каждый слуга осведомлён обо всех твоих перемещениях, поездках, прогулках. И, выросший в этих стенах, хранящих память о досточтимых предках, ты, младший де Шатильон, позволил себе позорить не только своё имя, но и имя каждого пращура. О Святой Франциск! К чему я говорю всё это, если для тебя мои речи - пустой звук?! Конечно, к чему чтить вековую честь семьи, если есть возможность повеселиться с хорошенькой девицей, годной, разве что, только для простака-виноградаря? Старик затрясся всем своим немощным телом от несдерживаемого смеха так сильно, что кубок с вином накренился, расплескав на ворсистый ковёр тёмные капли вина. Его скрипучий старческий смех звенел оглушительным набатом в ушах Альберта, ярость пенилась в рыцаре, подобно бьющимся о скалы волнам, и не находила выхода. До последних слов отца. Ещё с происшествия на площади города рассудок Альберта и здравый смысл были притуплены и словно поддёрнуты дымкой, так что голос разума тонул в ослепляющей лаве ярости, невыносимой горечи и давно взращенной обиды. “То, что было начато, необходимо закончить”, - звучало в голове Альберта де Шатильона и новые силы наполняли его тело, даруя безумную уверенность в своей неизменной правоте. - Полагаю, в таком случае, - начал он, высоко подняв голову и гордым непримиримым взглядом прожигая отца, - Твои земли должны освободиться от изменника, не так ли, уважаемый отец? Всё же, лучше проживать жизнь нищим с дорогой сердцу и верной подругой, чем влачить жалкое существование в графстве, где тебя все слепо ненавидят, прикрывая ложь маской лицемерного идолопоклонства, где лучший друг и советник способен воткнуть нож в спину, шепча ласковые извинения за подобный казус, где тонкий расчёт и звериная жестокость правит душами человекоподобных животных! Вы - само олицетворение измены. И мне жаль, что никто из братьев так этого и не понял. Ни один мускул не дрогнул на лице старика, только глаза налились кровью и тонкие сухие губы бросили кратко и безэмоционально: - Убирайся прочь. Уходи с моих земель. Ибо ты мне больше не сын. Скрещённые взгляды пылали жгучей ненавистью, и если младшего графа оправдывали долгое время взрастающие ревность и боль, то старика теперь готова была покарать сама жизнь. Отдавшись слепой вражде, они не знали, что в этот момент были похожи друг на друга как две капли воды, словно один человек предстал пред самим собой в разные годы своей продолжительной жизни. Они глядели друг другу в глаза, словно в зеркало, и упрямая гордость сжигала их сердца, оставляя в груди лишь горстку стылого пепла. Прочь! Прочь. Альберт забежал в свои покои, схватил небольшую поясную сумку и набил её до краёв монетами и драгоценностями, после чего набросил на плечи длинный толстый плащ с широким необъятным капюшоном и выбежал из комнат. Взяв своего любимого серого коня, под хлёстким дождём и пронзительным ветром он выехал из замка стремительным галопом, более не оглядываясь на высокие стены, давшие ему приют с давнего рождения. Долой прошлое! Конь набирал скорость и бежал всё быстрее, подобный вихрю, а Альберт в воодушевлённом запале продолжал пришпоривать скакуна. Его наполняла неописуемая радость, дикий восторг разрывал криком его грудь. Что может быть чудесней свободы? Только наслаждение её неизъяснимым очарованием и вкушение её сладчайших плодов. Альберт мчался быстрее свищущего ветра. Перед ним расстилалась новая жизнь. Очертания сельского дома среди затопленных и шумящих полей тонули в дождливом сумраке. Мокрые листья и ветки, подхваченные неумолимым ветром, смешивались с отвесными потоками воды и хлестали Альберта прямо по лицу. Наконец, он подъехал к крыльцу. Расторопная служанка выбежала из дома с фонарём, прикрывая и его, и себя широкой непромокаемой накидкой, наброшенной наспех на голову. Страх и растерянность были написаны на лице молоденькой девушки, однако она, не медля ни секунды, провела мужчину в сени, по-заговорщически прижав тонкий палец к губам и умоляя глазами соблюдать тишину. После чего, медленно пятясь, она исчезла в глубинах дома. Ожидание не было долгим, но измученному впечатлениями дня мужчине хотелось скорее покончить со всем, к тому же новообретённая свобода требовала немедленных действий. Появившаяся внезапно Аталия схватила Альберта за руку и вывела из дома под навес, едва ли защищающий от бушующей бури. Зябко кутаясь в шерстяную шаль, она вопросительно взглянула на него, обвела глазами его походную одежду, набитую сумку, болтающуюся на ремне, и тогда понимание вспыхнуло ярким блеском в её очах. Бледная от усталости, она пошатнулась и облокотилась спиной о шершавую стену дома, будто желая найти у неё поддержку или заимствовать немного стойкости и силы. - Его рана неопасна, - произнесла она не своим голосом. - А сейчас он отдыхает, и, кажется, только что уснул. О, Альберт! Зачем, зачем же ты сделал это? Ведь только мы знали и верно хранили нашу тайну. Теперь весь город судачит об этом, а муж выглядит таким несчастным! - Несчастным? - Альберт по-мефистофельски расхохотался. - Подумай, Аталия, разве он подходил тебе? А была ли и ты счастлива эти годы? - Не в счастье дело! - отчаянно вскрикнула женщина, а на её искривлённом от переживаний лице ясно проступили муки сомнения и скрытая внутренняя борьба. - Его доброта и бескорыстность спасли меня. О, будь я проклята, покидая верного друга в беде! Слёзы застилали её глаза, а рыдания вырывались из тяжело дышавшей груди. Словно затравленный зверь, Аталия посмотрела в глаза возлюбленного и безумная решимость овладела ею. Ей казалось, что весь день после происшествия на площади она ждала только этого. Затаённая надежда появилась ещё там, под оглушительными порывами ветра, робко взрастала, когда она перевязывала раны молчаливого супруга, и расцвела пышным цветом, стоило ей увидеть стоящего в сенях мужчину. Сборы были краткими. Ночь опускалась на дом чёрной и зловещей тучей, а в окна безостановочно барабанили тяжёлые капли дождя. В просторной гостиной было натоплено и уютно, в камине чуть слышно потрескивали поленья, а расположившийся в широком кресле виноградарь крепко спал, прижав перевязанные руки к груди. Аталия положила на столик рядом с ним снятое с безымянного пальца кольцо и маленький букет анемонов, взятых из вазы. Поднявшись наверх, она заглянула в маленькую комнату около спальни, после чего с омертвелым лицом схватила некоторые вещи и драгоценности и выбежала из дома, словно боясь в последний момент передумать. В это время служанка уже подготовила второго коня и подвела его за уздцы к нетерпеливо ожидающему Альберту. Сердечно попрощавшись с молоденькой девушкой, Аталия смело и решительно вскочила на гнедого коня, будто бросая вызов всему миру, и горящим взором встретила восхищённый взгляд мужчины. Через мгновение их тени растворились в плотной завесе дождя. Туманная мгла расстилалась перед ними, неизвестность бередила души. И если Альберт, отречённый и изгнанный собственной семьёй, мчался навстречу свободе, то Аталия, покинув семью, устремлялась всей душой навстречу любви. Тягостный долг, довлеющий над ней, остался позади, и Аталия, повинуясь доселе неизведанному женскому инстинкту, следовала за таким же беглецом, как и она, более не оглядываясь на прежнюю жизнь, прежнее незамутнённое счастье и прежнюю затаённую боль. Несколько дней и ночей они без устали мчались всё дальше и дальше от проклятого и опостылевшего им графства. И пусть прошло не так много времени с того рокового дня, однако же бескрайнее пространство протягивалось между старым графом и его сыном, разделяя их жизни навсегда, словно между ними пролегла бездонная непроглядная расщелина. Рвались нити, связывающие их, и Альберт свободной птицей уносился прочь за мелькающую вдали черту синеющего горизонта. Чем больше лье ложилось между ними, тем быстрее забывались ещё недавние