рованием и вкушение её сладчайших плодов. Альберт мчался быстрее свищущего ветра. Перед ним расстилалась новая жизнь. Очертания сельского дома среди затопленных и шумящих полей тонули в дождливом сумраке. Мокрые листья и ветки, подхваченные неумолимым ветром, смешивались с отвесными потоками воды и хлестали Альберта прямо по лицу. Наконец, он подъехал к крыльцу. Расторопная служанка выбежала из дома с фонарём, прикрывая и его, и себя широкой непромокаемой накидкой, наброшенной наспех на голову. Страх и растерянность были написаны на лице молоденькой девушки, однако она, не медля ни секунды, провела мужчину в сени, по-заговорщически прижав тонкий палец к губам и умоляя глазами соблюдать тишину. После чего, медленно пятясь, она исчезла в глубинах дома. Ожидание не было долгим, но измученному впечатлениями дня мужчине хотелось скорее покончить со всем, к тому же новообретённая свобода требовала немедленных действий. Появившаяся внезапно Аталия схватила Альберта за руку и вывела из дома под навес, едва ли защищающий от бушующей бури. Зябко кутаясь в шерстяную шаль, она вопросительно взглянула на него, обвела глазами его походную одежду, набитую сумку, болтающуюся на ремне, и тогда понимание вспыхнуло ярким блеском в её очах. Бледная от усталости, она пошатнулась и облокотилась спиной о шершавую стену дома, будто желая найти у неё поддержку или заимствовать немного стойкости и силы. - Его рана неопасна, - произнесла она не своим голосом. - А сейчас он отдыхает, и, кажется, только что уснул. О, Альберт! Зачем, зачем же ты сделал это? Ведь только мы знали и верно хранили нашу тайну. Теперь весь город судачит об этом, а муж выглядит таким несчастным! - Несчастным? - Альберт по-мефистофельски расхохотался. - Подумай, Аталия, разве он подходил тебе? А была ли и ты счастлива эти годы? - Не в счастье дело! - отчаянно вскрикнула женщина, а на её искривлённом от переживаний лице ясно проступили муки сомнения и скрытая внутренняя борьба. - Его доброта и бескорыстность спасли меня. О, будь я проклята, покидая верного друга в беде! Слёзы застилали её глаза, а рыдания вырывались из тяжело дышавшей груди. Словно затравленный зверь, Аталия посмотрела в глаза возлюбленного и безумная решимость овладела ею. Ей казалось, что весь день после происшествия на площади она ждала только этого. Затаённая надежда появилась ещё там, под оглушительными порывами ветра, робко взрастала, когда она перевязывала раны молчаливого супруга, и расцвела пышным цветом, стоило ей увидеть стоящего в сенях мужчину. Сборы были краткими. Ночь опускалась на дом чёрной и зловещей тучей, а в окна безостановочно барабанили тяжёлые капли дождя. В просторной гостиной было натоплено и уютно, в камине чуть слышно потрескивали поленья, а расположившийся в широком кресле виноградарь крепко спал, прижав перевязанные руки к груди. Аталия положила на столик рядом с ним снятое с безымянного пальца кольцо и маленький букет анемонов, взятых из вазы. Поднявшись наверх, она заглянула в маленькую комнату около спальни, после чего с омертвелым лицом схватила некоторые вещи и драгоценности и выбежала из дома, словно боясь в последний момент передумать. В это время служанка уже подготовила второго коня и подвела его за уздцы к нетерпеливо ожидающему Альберту. Сердечно попрощавшись с молоденькой девушкой, Аталия смело и решительно вскочила на гнедого коня, будто бросая вызов всему миру, и горящим взором встретила восхищённый взгляд мужчины. Через мгновение их тени растворились в плотной завесе дождя. Туманная мгла расстилалась перед ними, неизвестность бередила души. И если Альберт, отречённый и изгнанный собственной семьёй, мчался навстречу свободе, то Аталия, покинув семью, устремлялась всей душой навстречу любви. Тягостный долг, довлеющий над ней, остался позади, и Аталия, повинуясь доселе неизведанному женскому инстинкту, следовала за таким же беглецом, как и она, более не оглядываясь на прежнюю жизнь, прежнее незамутнённое счастье и прежнюю затаённую боль. Несколько дней и ночей они без устали мчались всё дальше и дальше от проклятого и опостылевшего им графства. И пусть прошло не так много времени с того рокового дня, однако же бескрайнее пространство протягивалось между старым графом и его сыном, разделяя их жизни навсегда, словно между ними пролегла бездонная непроглядная расщелина. Рвались нити, связывающие их, и Альберт свободной птицей уносился прочь за мелькающую вдали черту синеющего горизонта. Чем больше лье ложилось между ними, тем быстрее забывались ещё недавние ссоры и обиды, сказанные в порыве гнева слова, тем более смутными и невзрачными становились в памяти лица ненавистных вельмож и обитателей двора. Старый граф безжалостно выгнал сына, будто выкорчевал молодое, но совершенно ненужное деревце. И оба де Шатильона не ведали, насколько глубоко ушли в порсианскую землю их корни. Ведь что может быть важнее корней? Что может быть величественней внутренней родовой привязанности к зову предков? Лишиться этого - значит лишиться самой души, уподобляясь человеку без рук и ног, уповающему лишь на слепое провидение и судьбу. Дивный мир обволакивал беглецов и зазывал в свои чудесные объятия. Более всего на свете Альберт желал спасти светлое и тихое чувство к Аталии, наполнявшее его прежде, спасти от грязи и черноты, что усеяли графство, город и саму жизнь. Избавление от ревности, появление которой он сам не понимал, а порой и стыдился её, пришло сразу же после отъезда от дома Аталии. Им покровительствовал Гермес, и звёзды направляли их путь сребристым амброзийным сиянием. Немало городов прошли они, немало сменили жилищ и пристанищ, прежде чем достигли Буржа. Этот город манил Альберта и именно сюда они направляли усталых от долгих странствий коней. Однако шумный город не привлекал Аталию, и пара решила поселиться немного северней города, ближе к границе орлеанского герцогства. Крошечное поселение ютилось меж пологих холмов, вдоль которых протекали извилистые нити жемчужных рек. Именно там, словно Дафнис и Хлоя*, проводили влюблённые дни, полные неги и ласки. Небольшой каменный дом на песчаном берегу составлял их скромную, но уютную и нерушимую обитель. Природа смогла дать им пристанище, семью и любовь, душевное спокойствие и простую, незамысловатую, но поистине прекрасную и счастливую жизнь. Однако природа таила в себе и скрытую опасность, поскольку именно в её животворящем лоне обнажались чувства, лишённые прежних обманчивых покровов. Острие купидоновых стрел далеко не всегда блестит золотом: зачастую свинцовый отблеск наконечников омрачает, казалось бы, и вечное счастье. Альберт видел в своей кружевнице образ потерянной матери, воскресший в любимых и нежных чертах. Внутреннее противоборство чуждой отцовской сущности и материнского начала привело к победе последней и ускорило его побег из Порсиана. Приобретённые с годами службы неумеренная гордость, самоуверенность и жестокость ослабевали рядом с Аталией, и на их место приходили просыпающиеся милосердие и доброта, порождаемые и взбудораженные любовью. Он следовал зову сердца, и блаженная радость наполняла его грудь всё больше с каждым прожитым днём. Однако вскоре первая тень легла на их такой шаткий и иллюзорный мир. Различия между людьми создаются культурой и обществом, природа же их не знает. Идиллическая и беззаботная сельская жизнь была по душе Альберту. Человеческие понятия о нравственности, считал он, весьма условны и относительны, а потому вдали от городской суеты, в маленьком поселении меж пологих зеленеющих холмов, его существование было посвящено всецело Аталии, душевной свободе и прочим радостям жизни. Однако его спутница не могла так просто отбросить предрассудки и забыть прошлое. В глубине души она всегда, с самого детства, ощущала себя выше и знатнее других людей. Стремление к достатку и благополучию было у неё в крови. Часто ей нравилось считать себя дальней родственницей самого Балдуина Фландрского*, некогда властителя её родных земель. Непомерная гордость не раз играла с ней злую шутку, однако она не усомнилась в своём высшем предназначении, несмотря на бесчисленные нападки судьбы. Оказавшись, наконец, наедине с Альбертом в пустынном и тихом крае, Аталия смогла, более не таясь, выражать всю свою любовь и ласку, пока однажды с ужасом не поняла, что её прежняя кроткая и безмятежная любовь превратилась в разрушительное пламя, сжигающее её сердце. Безграничность чувства пугала её, а безмолвно окружающая природа только оттеняла алеющий в груди пожар. К тому же, Аталией всё чаще стала овладевать беспокойная мнительность, а в голове появились глупые, но навязчивые мысли о неравенстве между Альбертом и ею. В памяти возрождались давние детские воспоминания, в которых главенствующее место занимали те люди, что пришли в её город с войной, те люди, что отобрали у неё семью и дом, те люди, что сожгли дотла её детство. И любимый всем сердцем Альберт принадлежал к тем людям своим рождением и службой. Затаённая печаль улыбалась в её глазах так вымученно и скорбно, что Альберт, при взгляде на возлюбленную, хотел тотчас же или попросить прощения, впрочем, не