всё, что я сказал! И привет тебе! Окинув смеющегося и немного смущённого юношу недоверчивым и снисходительным взглядом, Ганс спокойно заметил: - Ты прав, но одновременно и глубоко заблуждаешься. Созерцание - прежде всего причащение к прекрасному. Это долгожданное духовное соприкосновение с ним. Ты не обращал внимания на то, что во всём, завораживающем нас, есть вторая сущность, внутреннее скрытое тёмное начало? Если прельститься красотой, можно, уподобляясь легкомысленному и восхищённому Икару, подлететь к ней слишком близко, и тогда бездна увлечёт тебя, её зов заманит так далеко, что ты уже не выпутаешься из её липких сетей. - Если прочно стоишь на ногах, никакая сила не способна увлечь тебя от самого себя, - задумчиво ответил златовласый юноша и обвёл рассеянным взором галдящую толпу. - Что может быть прекраснее всецелого погружения во всеохватывающий восторг праздника? Разве можно не покориться его исцеляющему отдохновению? - Исцеляющему?! - в голосе мальчика послышалась неприкрытая насмешка. - По-твоему, страсть и неистовство способны благотворно воздействовать на человека? Ну, разве что на висельника или последнего безумца! - Так и будем же ими! - вдруг воскликнул Луи, а в его глазах возник непримиримый блеск, точно вспыхнувшая искра гнева. - К чему благоразумие? Разве оно спасало тебя от жизни? Разве оно дало тебе необходимое убежище от разочарований и страданий? Лучше пойдём и насладимся всеобщим торжеством! На его красивом лице возникла тень непонятной мальчику злости, исказившей его правильные черты. Она горела в его янтарных глазах и придавала голосу оттенок не свойственной Луи мелочности и раздражительности. - Пойдём же! - упрямо повторил юноша, подавая Гансу руку. - Ты же знаешь - я не могу, - он покачал головой, отчего тёмные волосы упали на высокий и светлый лоб, рассекая его длинными чёрными полосами. - Не заставляй меня следовать твоим желаниям. То, что лечит и обновляет твою душу, - губительно для меня. Ты не представляешь, как легко можно потерять себя в этой людской кипучей толпе. - Тебе это никоим образом не грозит, - уверил его Луи и добавил решительным тоном, - Я ещё не встречал человека более зрелого и твёрдого в своих намерениях и поступках, более цельного душой и волей, чем ты, Ганс! Склонённая голова мальчика скрывала его лицо, но ответивший юноше голос был тих и безжизненен, почти мёртв и пугающе отрешён: - Как же люди склонны заблуждаться и безоговорочно доверять своим слепым и бесчувственным глазам. Он медленно поднял голову, и Луи с изумлением и запоздалым раскаянием увидел неодолимую горечь, разлитую на бледном лице друга. Его фигура казалась беззащитной и хрупкой, а глаза - полными вековой усталости и тоски. Вспыхнувшая минутой ранее злость бесследно исчезла из груди Луи, оставив после себя лишь сожаление, опустошение и жалость, которую юноша постарался тщательно скрыть, прекрасно зная, что гордый Ганс не потерпит этого оскорбительного для него чувства. “Какая безграничная боль скрывается за личиной сильного и волевого человека? И чем можно ему помочь, если он отрицает и не принимает глубоко сокрытый в нём внутренний стержень? Слабость завладела его сердцем, и он запутался в её коварной паутине. А ведь именно она порождает этот неосознанный страх”, - такие мысли мелькали в голове Луи, пока Ганс смотрел на него немигающим пронзительным взглядом, излучающим силу и далёкий страх, смешанный с неуверенностью. Это была мольба о помощи, о спасении, последний крик утопающего в душевном мраке. Ганс так ждал встречи со своим другом! Но вот Луи сидит рядом, а все волнующие и давно зреющие в душе вопросы испарились из разума, исчезли и сейчас стали казаться чем-то столь глупым и незначительным, что мальчик мог только подивиться своей возникшей любознательной чувствительности. Больше не было никаких вопросов. Наоборот, молчание легло между ними глубокой безысходной бездной. Сложно было найти в этом маленьком и замкнутом от всего остального мира городе двух таких же непохожих друг на друга людей, как Ганс и Луи. Но мальчик, издавна изучающий природные явления и божественные таинства, усмотрел интересную и поразительную закономерность. Стремление к противоположному и недосягаемому, ненависть к нему и одновременно бескрайнее поклонение, - вот что наполняет жизнь каждого человека и живой твари, каждого цветка и деревца. Устремлённость цветка к солнцу, в то время как корни, сокрытые во влажной сырости земли, питают его и растят, как нельзя лучше указывает на этот парадокс. Природа, по наблюдениям Ганса, вообще представляла собой замкнутый, отображающий прообраз человека, мир, из которого некогда возникли люди и в который они рано или поздно неизбежно вернутся. Всё на земле приходит к своему началу, неизменному, но обновлённому веянием времени. Одно только смущало мальчика: роль Бога на этой земле. “Что, если его творение - только импульс? - часто задумывался он, - Толчок, после которого мир создал свои законы и правила, которым неуклонно подчиняется сам? И нет божественного предопределения: есть только наша собственная воля, сливающаяся с бесчисленными потоками других самосознаний и стремлений, которые образуют бескрайние запутанные сети и переплетения судеб всего человечества?” Подобные мысли были кощунственны, неблагодарны и излишне смелы, а потому мальчик, осознавая их запретность, никому не доверял их. Однако подспудно они всегда оставались в его сердце. Вот и сейчас он глядел на Луи и удивлялся, что этот весёлый, открытый, непосредственный и легкомысленный юноша способен вызывать в его душе настоящую бурю смятенных чувств. Его слова всегда проникали в самое сердце и безжалостно вынимали на свет все затаённые мысли и желания, страхи и надежды. Разговаривать с ним подчас было мучительно, но этой муке часто сопутствовала тайная сладость, наполняющая чистой и незамутнённой жизнью чёрную бездну, что зияла в груди мальчика. Ганс всю жизнь искал причину, причину существования, причину бытия, собственного и общечеловеческого. Так, может быть, она кроется именно в этом стремлении к любви, обретению человеческого тепла, душевной радости? “Вряд ли это так просто, - вздыхал про себя мальчик, - Но, возможно, это может приблизить меня к постижению истины”. - Ладно, - примирительно и обезоруживающе улыбнулся Луи, - Твоё право. Не хочешь - не ходи и сиди здесь, на этом уютном и удобном дереве. Но, по моему скромному мнению, единственно кто может потеряться в этой толпе, так это старики. Их годы совершенно не приспособлены к такому праздничному буйству. Старость - время для размышления и молитв. Правда же, старичок? Хотя посмотри вон на того деда: он без труда составит конкуренцию даже акробату своей лихой гибкостью! Юноша восторженно присвистнул и вытянул голову вперёд так, что чуть не соскользнул с гладкой ветки вяза и не свалился вниз с опасной высоты. За болтовнёй друга Ганс немного оттаял и также устремил взор на отплясывающего вместе с разряженным карликом деда. Их дуэт был настолько же смешон, насколько и ужасен: словно человек предстал в двух крайних ипостасях, обезображенных и уродливых. Их танец создавал впечатление самозабвенного угара в средине грохочущего громом и молнией хаоса. То было поистине страшное веселие, в котором чувствовалась жажда стремительно угасающей жизни. Внезапно Ганс звонко хлопнул себя по лбу и раздосадованно взмахнул рукой, при этом разочарованно простонав: - Старуха! В ответ на недоумённо-ироничный взгляд друга, он пояснил: - Я обещал познакомить её с отцом Альбертом, поскольку она считает его едва ли не апостолом Павлом. Правда, мои слова шиты белыми нитками, поскольку, ты знаешь сам, он не благоволит мне. Но в тот момент мне так хотелось помочь бедной женщине! Облегчить её незавидную участь было моей главной задачей. Видел бы ты, в какой удручающей нищете она влачит своё существование! - О ком это ты говоришь? - равнодушно спросил Луи, внимательно глядя на неутомимого карлика. - О той старухе, над которой ты вместе с другими ребятами-школярами так злобно шутил и насмехался одним летним утром по дороге в аббатство. Или ты хочешь сказать, что забыл о ней? - Действительно, не помню. Совсем не припоминаю такого, - растерянность в глазах Луи была истинна и полна непонимания. Гансу оставалось только тяжело вздохнуть. - Вот, ты даже и не помнишь, какое сотворил зло, какую боль причинил многим людям. По чужой прихоти ломаются судьбы, жизни. А всё из-за пары жестоких и несправедливо сказанных слов, попавших кому-то в самое сердце. Тебе не кажется, что для всех людей есть запретные вещи, поступки и слова? - мягкий укор прослеживался в его речи, но ни осуждения, ни читаемого нравоучения не было и в помине. - То, что запретно для одного, является смыслом жизни для другого, - Луи без особой вины пожал плечами и после добавил, соглашаясь с приятелем, - Да, теперь, кажется, что-то смутно припоминаю. Весьма и весьма смутно. Грешно шутить над старостью. Но, Ганс, всем же было так весело и легко! - Л