олокольчик, висевший слева у ворот. Тогда он чуть тронул шнурок, привязанный к нему, не ожидая, впрочем, никакого эффекта от столь крохотного и совершенно ненадёжного оповещающего звонка. Однако чистая переливчатая мелодия неожиданно громко и пронзительно прозвучала в парившей в округе густой тиши. - Стой! Кто идёт? - мгновенно раздался голос сторожа, фигура которого выросла будто из-под земли за решётчатыми воротами. - Отвечай немедля: кто ты таков и зачем пожаловал сюда? Грузная фигура охранника скрывалась в тени арочных ворот, но её мощные виднеющиеся очертания вкупе с грубоватым гневным голосом неизменно создавали иллюзию страха и трепета в душе каждого гостя или странника, постучавшегося в дверь в поисках ночлега и приюта. Аббат запоздало подумал, что ему вообще не следовало приходить сюда, но теперь отступать было уже поздно. Тем более, беспокойство за двух юных учеников, невесть что забывших в этом роскошном и скрытом в густоте леса замке, росло и крепло в груди мужчины. И если раньше только задорный и порывистый Луи волновал его и требовал постоянного бдительного присмотра, то сейчас ещё один мальчик неодолимо занимал все его мысли. Кто знает, что они задумали? Кто знает, чем может обернуться невинное приключение? - Доброго тебе дня, сын мой, - наконец высокопарно промолвил аббат, напустив на себя нарочито смиренный и напыщенно-величественный вид, так что его бледное лицо аскета приобрело ещё более одухотворённые черты. - Я прибыл из недалёкого от этих благословенных земель аббатства по просьбе милостивого герцога беррийского, дабы исполнить святое таинство и почтить должным образом достопамятных предков, о чём он и уведомил меня в своём недавнем послании. Корпулентная фигура сторожа приблизилась к самой решётке ворот, и в лучах солнца пред аббатом показалось широкое, мужественное и уже немолодое лицо, половину которого закрывала густая щетинистая борода. Тем удивительнее было видеть, как на этом воинственном лике, напоминавшем лица свирепых наёмников-ландскнехтов, расплывалось выражение почти детской восторженности и неприкрытого уважения к внезапному гостю. Он низко и почтительно поклонился аббату и нажал на рычаг, благодаря которому железная решётка ворот начала медленно подниматься с невообразимым скрежетом и скрипом. - День добрый, святой отец, помилуйте меня - не признал сразу, - прежде грубоватый голос неожиданным образом превратился в мягкую заискивающую речь, а на суровом бородатом лице застыло благочестивое и отчасти даже робкое выражение. - Проходите сюда, батюшка, вот так, следуйте за мной. Я покажу вам дорогу в замок, но не обессудьте, далее вам придётся идти самому, так как мне нельзя надолго оставлять ворота без присмотра. А у нас, как вы и сами видите, совсем мало народу, совсем никого не осталось здесь. Ох, гневается наш милостивый сеньор, ох, как часто же он гневается! И сердится, и наказывает. Но, видит Бог, всё по правде, по-честному, поскольку сами мы и виноваты, грешные. Вот и мальчишку-негодника пажа недавно наказали: повесили за какой-то тяжкий проступок. Говорят, что здесь сама герцогиня замешана, но не моё это дело - рассуждать о таких вещах. Так что нас весьма мало здесь, и вам, святой отец, придётся самому дойти до покоев герцога. Но не волнуйтесь, всё я вам покажу и куда нужно направлю. И как же вовремя вы приехали! Совсем недавно наш мудрейший и предостойнейший капеллан отдал светлую душу Богу. Видимо, герцог сразу и направил послание к вам в аббатство. Ну вот мы и пришли: теперь вам нужно только войти внутрь палаты и подняться по главной лестнице на второй этаж, а там по анфиладе налево до самого крайнего зала. В нём-то и почивает в это время дня герцог, и я уверен, что он благосклонно и радостно примет вас, святой отец. Раскланявшись и испросив благословение, тучный сторож вернулся обратно на свой пост у ворот, причём на его лице засияло выражение трогательного и непосредственного восторга. Подивившись своей удаче, Альберт окинул оценивающим взглядом чудесный фруктовый сад, пёстрые и благоуханные цветники с белевшими в них лилиями, а также и само двухэтажное каменное здание, торжественно высившееся перед ним. На первый этаж вела высокая лестница с резными ажурными перилами, по которой, глубоко, будто обречённо, вздохнув, и поднялся отец Альберт. Пройдя сквозь узкую галерею, пронизанную светом, он оказался в просторной мрачной зале, занимающей весь этаж. Его осторожные шаги эхом отдавались в теряющихся в сумраке сводах. Вокруг было необычайно тихо и безжизненно, только гулко звенела пустота. По-видимому, в этом зале ранее устраивались балы и банкеты, а под этими стылыми сводами не смолкали праздничные жиги менестрелей* и прелестный, полный очарования, женский смех. Теперь же молча приветствовал гостя погашенный камин, безмолвно глядели на вошедшего Альберта сказочные птицы и животные, изображённые темперой на грубых холстах, что были развешаны на стенах меж узких окон, сквозь которые едва пробивался тусклый и неясный свет. Под картинами виднелись надписи на латыни, красиво выведенные на пергаменте учёною рукой. На одной из них аббат прочёл: “Lux tua vita mihi”[1], а на холсте над нею огромный лев раскрывал свою жадную пасть в беззвучном победоносном рыке. Поистине человеческие глаза зверя в упор смотрели на аббата, будто говоря ему: я всё знаю, я всё ведаю на этой бренной земле. И ты, жалкий человечишка, всего лишь шут и мошенник предо мною. Альберт нервно усмехнулся и повёл, по своему обыкновению, плечами. Тут он увидел мраморную лестницу наверх и бросился к ней, стараясь шагать как можно тише по разноцветным плитам парадного зала герцогского замка. В это время двое приятелей уже давно благополучно прибыли в крепость в крытой повозке, внутри которой оказалась различная свежая дичь и снедь, доставляемая к столу герцогской семьи. Их исчезновение из телеги, как и наоборот проникновение в неё, осталось никем не замеченным, а потому Ганс и Луи, практически не таясь, вошли внутрь замка, удивляясь почти полному отсутствию людей. Они прогулялись по небольшому саду, усеянному всевозможными плодовыми деревьями и ягодными кустарниками, после чего решили заглянуть внутрь палаты, надеясь встретить там кого-нибудь из герцогской семьи. Поднявшись на второй этаж по лестнице из нумидийского мрамора, отливавшей бронзой в полумраке, приятели оказались на распутье: в обе стороны вели абсолютно одинаковые двери, настолько высокие, что они упирались в потолок, который был расписан бледными фресками. Положившись на удачу, они решили повернуть направо и совместными усилиями приоткрыли тяжеловесную дверь. За ней скрывалась обыкновенная непритязательная комнатка, состоявшая из маленького камина и нескольких столиков из светлого палисандрового дерева, у дальней стены стоял широкий дубовый буфет, за резными створками которого виднелись расписные майоликовые тарелки, являющиеся главным украшением этого помещения. Приятели пошли далее, приоткрыв следующую дверь. Здесь также не оказалось ничего интересного. Однако же их взоры жадно и восхищённо осматривали каждую мелочь, часто замирая на высоком потолке, испещрённом диковинными изображениями то библейских сцен, то мифологических, то исторических сюжетов. Отовсюду на друзей веяло тайной и загадкой, каждая деталь интерьера дышала благополучием и роскошью. И казалось, что ни время, ни приходящие с ним опасности и болезни, ни мор, ни чума, ни войны, ни какие-либо несчастья, ни горечь, ни слёзы, - ничто не может нарушить торжественно-священного покоя этого поистине царственного замка. - Как же промозгло здесь, - поёжился Ганс и обхватил себя руками. Он не позволял себе обмануться мнимым блеском красоты, чувствуя за её покровами могильный безжизненный холод. Так как Луи безнадёжно увлёкся созерцанием эфесов изысканных восточных саблей, висевших на стене, Ганс один прошёл в следующую комнату. Она представляла собой пёстрое сочетание всех цветов и оттенков, выделявшихся на фоне довольно однообразных стен, обитых фламандскими гобеленами. На резном стульчике в самом центре комнаты сидела та самая девочка, что гуляла с семьёй в окрестностях замка в тот далёкий погожий день. Ганс тотчас же вспомнил её. Она задумчиво склонилась над столом, опершись на свои маленькие пухлые ручки, и явно скучала от вынужденного безделья. Увидев вошедшего гостя, нахмуренная девочка мгновенно оживилась и повеселела. - Ты пришёл поиграть со мной? - с надеждой в голосе спросила она. При этом её ангельское лицо осветилось такой сердечной просьбой, такой невыносимой жалобой, что Ганс почувствовал внутреннее содрогание и жалость к этой бедной потерянной девочке. В замешательстве он достал из кармана маленькое красное яблоко, сорванное во фруктовом саду замка, и вручил его ей. Улыбаясь, она тряхнула своими хорошенькими витыми кудряшками и надкусила сочный спелый плод. - Так что же, значит прятки? - деловито спросила она, доев яблоко и кладя огрызок прямо между хрустальными фигурками античных героев. Присмотревшись, Ганс различил надписи на них. Это были Гера, Афина и Афродита. В это мгновение в комнату вдруг вошёл Луи и с удивлением посмотрел на них. -