Гон повысил голос:
— Ты что, сам о себе позаботиться не можешь?
— Боль терпимая была.
— С тебя кровь ручьями лилась, а ты говоришь «терпимо»? Ты чё, реально робот? А тогда ты тоже так думал, а? Пока ты мялся и сопли жевал, твои бабушка и мать под такой замес попали! А ты тупо стоял и смотрел? Не подумал, что им больно? Не подумал, что их нужно защитить? Но ты даже не разозлился, потому что вообще ничего не чувствуешь!
— Ты прав. Врачи тоже так считают. Таким я уродился.
Психопат. Так меня чаще всего дразнили, еще с начальной школы. Мама и бабуля тут же заводились, едва заслышав такое, но я отчасти был согласен с этим прозвищем. Не знаю, возможно, я действительно был психопатом. Ведь при виде того, как кого-то ранят или убивают, я действительно не испытывал ни вины, ни смущения — вообще ничего. Потому что таким родился.
— Таким уродился? Это самая тупорылая отмазка, которую повторяют все подряд.
Спустя несколько дней Гон пришел ко мне в лавку, в руках он держал прозрачный пластиковый контейнер. Внутри была бабочка, которую он где-то ухитрился поймать. Контейнер был слишком маленький, и я слышал, как бабочка мечется туда-сюда и бьется крыльями о его стенки.
— Это для чего?
— Для урока эмпатии. — Гон был абсолютно серьезен, даже тени улыбки не мелькнуло на его лице. Он аккуратно засунул левую руку в контейнер и ухватил бабочку за тонкое, похожее на лепесток крыло. Бабочка слабо трепыхалась в его пальцах.
— Как думаешь, что она ощущает?
— Ну, наверное, хочет на свободу.
Гон протянул правую руку, поймал второе крыло и начал медленно разводить руки. Усики бабочки стали изгибаться в разные стороны, тельце судорожно задергалось.
— Если ты это делаешь для того, чтобы я что-то почувствовал, то не надо, перестань.
— С чего вдруг?
— Похоже, что ей больно.
— Откуда ты знаешь, больно ж не тебе?
— По аналогии. Если тебе будут вырывать руку, ты почувствуешь боль.
Гон не останавливался, и бабочка забилась совсем отчаянно. Сам он старался на нее не смотреть, отводил глаза.
— Так ты говоришь, похоже, что больно? Нет, этого недостаточно.
— А что надо?
— Ну, например, чтобы ты почувствовал, как ей больно. Сам.
— Это как? Я ж не бабочка.
— Хорошо. Тогда поехали дальше. Будем продолжать, пока ты что-то не ощутишь. — Гон растянул ей крылья еще сильнее, по-прежнему избегая смотреть на мучающееся насекомое.
— Говорю же тебе, прекращай. Это не игрушка, с живыми существами нельзя так обращаться.
— Гладко стелешь, прям как по учебнику. Я ж сказал, отпущу, когда что-то почувствуешь.
В этот момент у бабочки оторвалось крыло. Она тщетно пыталась улететь, но с одним крылом лишь беспомощно вращалась на месте. У Гона вырвался короткий резкий вздох.
— Тебе ее не жалко? — Он уже задыхался от гнева.
— Похоже, ей все это не очень нравится.
— Я не про нее и не про нравится. Я про ТЕБЯ спросил. ТЕБЕ-ЕЕ-ЖАЛКО, дебил ты ебаный?
— Прекрати.
— Нет.
Гон лихорадочно сунул руку в карман и что-то достал. Это была иголка. Он слегка потыкал ею в вертящееся на полу животное.
— Что ты делаешь?
— А ты присмотрись повнимательней!
— Хватит!
— Смотри как следует, говорю! Или я здесь все разнесу, ты меня знаешь.
Я его хорошо знал. Он действительно мог разнести всю лавку, а мне этого не хотелось. Гон смотрел на лежащую бабочку, как верховный жрец перед жертвоприношением. Секунда — и ее тело пронзила игла. Бабочка изо всех сил билась о пол, оставшееся крыло беззвучно трепыхалось.
Гон смотрел на меня — пристально и злобно. Заскрежетав зубами, но не отводя взгляд, он оторвал второе крыло. Вот только от этого лицо перекосилось не у меня, а как раз у него: ресницы начали заметно дрожать, ухмылявшиеся губы теперь были крепко прикушены.
— Ну как? Сердце не екнуло? Все еще думаешь, что ей «не очень нравится»? И это все, на что ты способен? — кричал Гон срывающимся голосом.
— Теперь я думаю, что ей больно. Очень. А не очень нравится — тебе.
— Да, мне это совсем не нравится. Если уж убивать, то с горячим сердцем, когда кровь кипит. А вот так — не спеша, растягивая удовольствие — это омерзительно!
— Тогда зачем все это? Я все равно не смогу сделать так, как тебе хочется.
— Заткнись, дебил! — Лицо Гона было все перекошено. Мы как будто вернулись в тот день, когда он избивал меня ногами у котельной. Гон задумался, что бы еще такое сотворить с насекомым, но вариантов особо не оставалось: бескрылый обрубок, вертящийся на игле, уже и бабочкой нельзя было назвать. Все ее истерзанное тело словно кричало об испытываемых мучениях. Оно металось во все стороны — вперед, назад, вбок, дергаясь в предсмертной агонии. Что значил этот беззвучный вопль? «Не надо!»? Или: «Я же так хочу жить!»? В действительности это был просто рефлекс. Не эмоция, просто рефлекс, запускаемый восприятием внешних раздражителей.