— Прелюбопытно знать, на что уходит половина ваших мыслей в рабочее время…
— Тут я не виноват, — сказал Аркадий и не к месту добавил: — А вообще, каждый человек имеет право на увлечение.
— Да вы понимаете, во что бы оно обошлось?! — не стерпев, повысил голос Кирдин, но, мгновенно справившись с собой, тихо пояснил: — Еще немного, и мне пришлось бы на всех вас писать похоронки. Вот что прикажете с вами делать: предложить вам одуматься на гауптвахте или украсить вашу биографию первым выговором?
Кирдин с любопытством разглядывал Аркадия, словно ему только теперь представилась возможность изучить своего подчиненного. Растерянность лейтенанта, видимо, подействовала на Георгия Петровича. Он повторил свой вопрос устало и расслабленно, как бы немного смилостивившись:
— Что же мне все-таки с вами делать, Аркадий Кузьмич?
Старпом осторожно провел по линейке ладонью.
— Накажите, — неуверенно попросил Аркадий. — Я виноват и приму любое взыскание.
— Наказание последует само собой, — сказал старпом раздосадованно, подобно тому, как недоволен бывает шахматист, когда ему подсказывают заведомо очевидный ход.
Георгий Петрович неловко повел рукой, и линейка свалилась со стола.
— Надеюсь, понимаете, насколько ответственна предстоящая курсовая задача? Ведь стрелять придется по маневрирующей цели… — И старпом принялся говорить как по-писаному, все больше воодушевляясь: — В море потребуется полная самоотдача. Нужно быть подлинным знатоком своего дела, чтобы почувствовать себя на учениях, как в бою. Командир должен быть уверен в каждом. Необходима полная сосредоточенность. В противном случае наступает неуверенность. В бою это самое страшное состояние, потому что оно сродни поражению. Вера — это победа. Ведь что такое современный подводник? Его характер — сплав убежденности, мастерства, воли, страсти… А что получается? — И, разведя руками, снова заговорил своим обычным голосом, спокойно и властно: — Я не знаю, что в вас преобладает: офицер над поэтом или же наоборот… Вы наяву живете как во сне… Пример? Извольте — сегодняшний случай в торпедной мастерской.
Для большей убедительности Кирдин строго показал на полку, словно лежавшая там записная книжка представляла нечто такое, к чему теперь опасно прикасаться.
— Аркадий Кузьмич, я хочу лишь ясности между нами. Могу ли я рассчитывать на вашу собранность, доверять вам без опаски или же должен проверять каждый ваш шаг, дабы вы снова чего-нибудь не натворили?
— Постараюсь, — пообещал Аркадий.
— Это не ответ. Бросьте вы, пока не поздно, свои стишки, — настаивал старпом, все больше раздражаясь на заваровскую уклончивость. — Полагаю, интеллекта вашего от этого не убудет. Сперва, как говорят на флоте, выпейте шлюпку компоту и съешьте четырнадцать метров селедки. Послужите, станьте мастером своего дела, а потом увлекайтесь, чем хотите. Словом, ступайте и подумайте хорошенько.
Под вечер старпом зачитал перед строем офицеров лично отстуканный на машинке приказ, в котором Заварову был объявлен строгий выговор. Кошкарев получил месяц без берега, Лешенко — благодарность.
— Везет же некоторым, — сочувственно усмехнулся Гриша, когда после ужина они возвращались домой, — избавил от необходимости по трояку скинуться на венок. А то подложил бы свинью, если бы пришлось на это до получки занимать.
— Не экономь на доброй памяти, — мрачно отговаривался Аркадий, — все там будем…
Дома, как только переступил порог, Заваров скинул ботинки и завалился на койку. Он пребывал в каком-то странно размягченном состоянии, подобно тому, как после неудавшейся попытки поднять штангу с непомерно большим весом, уронив ее на помост, человек чувствует полнейшую расслабленность воли и тела. Несмотря на скверное настроение, в нем теплилась утешительная мысль, что уже нет и не будет вопрошающих взглядов старшины, никакой неопределенности между ними. И сам выговор теперь не казался таким страшным. Главное — совесть его была спокойна, и на душе стало легче. Единственное, чего желал теперь Аркадий, — это поскорее уснуть, чтобы несчастливый для него день поскорей кончился, уступив место многообещающему новому утру.
«Спозаранок уйдем в море, и несчастья останутся на берегу, — думал Аркадий, как бы жалея и убаюкивая себя. — Море — оно, как старый мудрец, все поймет и рассудит. Надо лишь слушать его и ждать…».