«С чего начать?» — мучительно соображал он, оглядывая центральный. Посреди отсека, будто могучие стволы деревьев, стали в ряд шахты перископов, выдвижных антенн, вентиляции; по подволоку змеились трубопроводы, кабели; на щитах, словно грибы после дождя, шляпка к шляпке, теснились маховики клапанов. Вахтенные работали на боевых постах так же сосредоточенно и спокойно, ничего в отсеке не изменилось, а Заварову стало не по себе, точно он вдруг оказался на незнакомом корабле.
«Собственно, из-за чего тут волноваться? — убеждал себя Аркадий, — лодка отличная, матросы — что надо. А что касается старпома — он меня плохо знает…» И принял первое решение: вызвал из седьмого отсека Буткова, где тот распоряжался кормовыми торпедными аппаратами, и приказал ему перейти в первый отсек, чтобы командовать оттуда всей торпедной боевой частью. Бутков, который уже прослышал о столь неожиданном повышении в должности своего лейтенанта, небрежно приложил руку к пилотке, давая понять: «Приказ я выполню. А в отношении вас никто не запретит мне оставаться при своем, особом, мнении…» В его взгляде Аркадий уловил какую-то неприятную перемену, в значении которой не разобрался.
…Вчера, когда он провожал Роксану домой, по дороге им попался этот самый Бутков, непонятно зачем в столь поздний час околачивавшийся на хуторе. Роксану тот смерил презрительным взглядом, на Аркадия даже не взглянул, сделав вид, что не узнал. И вот теперь, не без тайной гордости и тщеславия, Аркадий предположил, что Бутков ко всему прочему считает его завзятым волокитой и бабником.
«Да и что вне службы его интересует, кроме «натурального хозяйства», — с сожалением подумал Аркадий. — Поставил человек дом, обзавелся огородом, коровой и убежден, что в таком достатке — вся радость жизни».
Получив указания, Бутков привычным протянутым, лыжным, шагом отошел от него и скрылся за переборкой. Аркадий неторопливо сунул руку в карман кителя, как это любил делать Мезгин, и направился проверять работу на боевых постах. Когда он подошел к рулевому, который, не отрывая глаз от картушки, поворачивал штурвал, в отсеке снова появился Кирдин. Георгий Петрович мельком глянул вокруг и тут же властно протянул руку, собираясь отдать какой-то приказ. Но Аркадий упредил его, догадавшись в чем дело:
— Рулевой, вправо не ходить!
— Есть, товарищ вахтенный офицер!
Впервые не смущаясь тяжелого старпомовского взгляда, Аркадий посмотрел на Георгия Петровича. По лицу Викинга скользнуло удивление. Он зачем-то потрогал бороду, как бы проверяя, на месте ли она, и пошел к себе в каюту, ничего не сказав.
Ночь. В центральном отсеке матовые плафоны льют с подволока неяркий, чуть мерцающий свет. Приглушенно, как бы опасаясь разбудить отдыхавшую подвахту, хлопают гидроусилители, им вторят электродатчики, жужжанием своим напоминая колыбельную, которой дремлющая мать убаюкивает ребенка. А через переборку доносятся вздохи дизелей. Лодка идет на перископной глубине, высунув из воды воздухозаборную шахту. Заваров так распорядился, чтобы еще затемно сделать на ходу подзарядку аккумуляторных батарей. Отведенное на это время кончалось, и он ждал лишь доклада электриков, чтобы снова уйти на безопасную глубину. Вести подлодку в надводном положении Аркадий не мог. Поисковые вертолеты, прикрывающие конвой на дальних подступах, каждую минуту могут окружить подлодку гидроакустическими буями. Потому приходится маневрировать на разных глубинах и курсах, чтобы не обнаружить себя до подхода к заданному квадрату.
Заваров прильнул к окулярам перископа. Вцепившись в рукоятки, он поворачивал тумбу с таким азартом, словно боролся на помосте со своим противником, собираясь уложить его на обе лопатки. Аркадий видел узкую полоску моря, дрожащий шлейф лунного отражения на воде и край неба, подсвеченного крупными звездами. Он знал, что где-то в этой теплой, летней ночи на много миль впереди подлодки полным ходом идет плавбаза. Ее сопровождают противолодочные корабли. Как только на горизонте появятся темные силуэты или же акустик доложит, что слышен шум винтов, он, Аркадий Заваров, не должен упустить выгодной позиции, чтобы атаковать цель практической торпедой.
Звякнул телефон. Аркадий вынул трубку из зажимов и по-мезгински, нараспев, сказал:
— Слу-ушаю вас.
Механик Горин, не сдерживая зевоты, доложил, что плотность аккумуляторных батарей в норме.
— Боцман, — скомандовал Заваров с такой командирской небрежностью, какая, по его мнению, должна сопутствовать подводным асам, — погружаемся. Глубина — тридцать. Курс прежний.
— Есть, тридцать, — буркнул боцман, пожилой мичман-сверхсрочник. И стрелка глубиномера медленно поползла по шкале к назначенному делению.
Дизеля, простуженно кашлянув, смолкли. Неслышно заработали на винт электромоторы. И вновь лодку сковала подводная тишина. Она из глубины просочилась внутрь прочного корпуса и всепобеждающе разлилась по каютам, закуткам, выгородкам. Теперь каждый звук казался уже непозволительно громким, инородным явлением. В каком бы отсеке ни находился Аркадий, он умел по звукам определять, что происходит в лодке. Клапана вентиляции хлопали, как выдвигаемые ящики стола; носовые горизонтальные рули, отваливаясь, издавали звук, схожий с шипением в воде раскаленного железа, а трюмная помпа выла на высокой ноте, будто сирена воздушной тревоги. Но были еще и другие, таинственные, шорохи, проникавшие из-за борта. Когда Аркадий прислушивался, то временами отчетливо улавливал слабый свист, будто маленький мальчик играл на дудочке. Кирдин, у которого не было никаких неясностей, как-то в кают-компании объяснил это явление «определенным состоянием» морской воды и уверял, что в Атлантике есть место, где «колокольчики позванивают»… Аркадий, напротив, не хотел тут искать логического объяснения. Для него это был зовущий, доверительный голос глубин. Воображением своим Аркадий раздвигал сталь прочного корпуса и видел несказанную красоту Нептунова царства, в котором шла подлодка.
…Вот заросли нежных водорослей, а там проступают причудливые замки коралловых гротов, затевают хоровод необыкновенные рыбы, где-то притаились в камнях морские чудища… Неясность этих подводных звуков помогала ему слагать новые стихи: