«Оно и лучше», — наивно подумал Аркадий, словно в море у него разом могли исчезнуть все неприятности и разрешиться все сомнения.
Захватив чемоданчики с вещами, друзья торопливо зашагали по дороге.
Гриша вдруг остановился:
— Как же я так уйду? А Берта?
— Что Берта? — переспросил Аркадий.
— В море мы пробудем неизвестно сколько. Вдруг она ребенка не захочет оставить? Я же ничего ей не сказал.
— Так беги, полчаса у тебя есть.
Сунув Аркадию свой потертый фибровый чемоданчик, Гриша сорвался с места, и скоро топот его ног затих.
Над морем ярилась гроза. Крупный ливень обрушился на лодку. Под напором дождевых струй тяжело пела стальная обшивка бортов, палубы, надстройки. Полыхали низкие молнии, ворчал гром, а за всем этим из-под нависшей крутой тучи лукаво и весело подглядывало утреннее солнце. Раздвигая хмурую, взбитую грозой воду, корабль нацелился форштевнем в середину огромной радуги, словно хотел пройти полным ходом под самой аркой.
Сдернув с головы пилотку и прищурившись, Аркадий сидел на ограждении рубки, наслаждаясь тем, что вода хлещет ему в лицо. Струйки стекали за ворот, но он не двигался. Казалось, что это чьи-то прохладные добрые слезы, будто он встретил такое сочувствие, на которое не мог даже рассчитывать.
Гроза скоро сместилась к горизонту, небо стало голубым, чистым, словно его, как после большой корабельной приборки, привели в полный порядок.
И вдруг Заварова охватило беспричинное беспокойство, точно он забыл или потерял что-то очень важное. Аркадий даже похлопал по карманам своего промокшего кителя.
— Ты что это, Аркадий Кузьмич, вроде как не в себе? — заметил командир, который вышел на ходовой мостик покурить. — Чего плащом не накрылся?
— Забыл, — сказал Аркадий.
— Забыл, значит? — в тон ему переспросил Лука Фомич, как бы догадываясь о его состоянии, но не желая об этом говорить прямо.
— Не то мыло, не то зубную щетку… — искренне соврал Заваров, стараясь не глядеть командиру в глава, — и вспоминать не хочется…
— Плохо, когда вспоминать не хочется, — посочувствовал командир. Достав из кармана записную книжку со стихами Заварова, он спросил: — Уж не это ли забыл?
— Может быть, — без интереса ответил Заваров. — Как она к вам попала?
— Старпом дал.
— Вообще-то выбросьте ее, — неожиданно для самого себя попросил Аркадий.
— Как хочешь. — Командир небрежно размахнулся.
И в следующее мгновение, пытаясь перехватить книжку, Заваров с испуганным, побелевшим лицом кинулся, растопырив руки, к противоположному борту. Лука Фомич захохотал. Смех его обладал такой сокрушительной, искренней силой, что даже стоявший рядом вахтенный рулевой, мало что понимавший в их разговоре и старавшийся показать свое крайнее нелюбопытство, принялся сдержанно фыркать и оборачиваться. Аркадий чувствовал, как этот неудержимый смех все больше захватывает и его самого.
— А ты говоришь, нечего вспоминать, — сказал Мезгин, доставая широкий платок и вытирая заслезившиеся глаза. — Вот мы уходим в подводное плавание, — заговорил он распевно и медленно, уже окончательно успокоившись. — Я тоже часто думаю о том, что мы в душе берем с собой, а что за ненадобностью оставляем на берегу. Простительно еще дома забыть мыло или зубной порошок, но никак не воспоминания. Ведь каждый прожитый нами день, хорош он или плох, — это и есть наши воспоминания. Это, должно быть, страшно, когда в море человеку ничего не вспоминается или он стыдится это делать. Я не знаю, чем он тогда живет… Вот опять месяц, а то и больше берег нам будет только сниться. Дам команду на погружение — и не поминайте нас лихом. Знаю, что придется нелегко: такая наша морская доля, такая служба. Тот в море не выдерживает, у кого не приходит однажды, как у хорошего бегуна, второе дыхание. Ты думаешь, для этого нужны сверхчеловеческие силы? Нет. Нужны воспоминания. Один пишет стихи — это его воспоминания, другой думает о своих детях, спит и каждый раз во сне их видит, а иному втемяшилась в голову березка, помнит, где-то у него дома на задворках росла… Должен в душе у нас, моряков, очень глубокий, непересыхающий колодец быть, чтобы силу черпать оттуда, как живительную воду…
Командир внимательно поглядел на Заварова, словно спрашивая, согласен он с ним или нет, потом распорядился:
— Вот что, Аркадий Кузьмич, сходи-ка ты переоденься в сухое, а как сменишься, дай команду всем, свободным от вахты, собраться в первом отсеке. Будешь читать нам свои новые стихи.
РАССКАЗЫ