— Хорошо, — согласился Владимир, — я подумаю о том, что вы сказали…
Командир вышел, осторожно задвинув за собой скрипящую дверь. Владимир не гасил свет и долго еще лежал с открытыми глазами. Снова, как в тумане, всплывали несвязные обрывки мыслей, усиливалась в душе боль, подступала тоска. Когда Николай Петрович говорил, Владимиру было не то чтобы легче, но просто не так одиноко. Теперь он не мог вспомнить, о чем размышлял до прихода к нему Николая Петровича. Те мысли как бы распались на отдельные фразы и ничего не значили сами по себе. Смерть Лиды, рождение ребенка, срочный выход в море — все смешалось. Но ему казалось, что стоит лишь восстановить в памяти утраченные связи меж теми фразами, как он уймет боль души, узнает тайну невысказанных Лидой слов. Владимир полагал, что только в определенности мыслей найдет покой, избавится, наконец, от тоски своей, как от проклятия. Он желал и не мог сосредоточиться.
Задремать удалось лишь под утро. И вот уже вестовой стучит в дверь каюты. Пора вставать.
Утро под водой всегда относительно. Его определяют лишь по часам. Просыпаясь, никто в отсеке не ощущает той беззаботной, легкой свежести во всем теле, какая бывает лишь от солнечных лучей. Но жизнь под водой, несмотря на все условности и ограничения Нептунова царства, берет свое. Здесь вполне привыкают к тому, что солнечный свет заменен электрическим, а первозданной чистоты воздух — регенерированным. Как и на земле, подводники резво вскакивают, потягиваются, по-флотски задорно шутят, толкаются возле умывальника, с хохотом брызгают друг на друга водой, растирают полотенцами крепкие спины, плечи и спешат к завтраку.
А подводный корабль тем временем идет своим курсом и на заданной глубине. Гудят электродвигатели, работают механизмы, приборы, заступает и сменяется вахта.
Это нескончаемое движение лодки со множеством ее отсеков и переходов представлялось Линькову длинным коридором в океанской бездне, по которому всем надлежало, не переставая, идти в ногу. И он шел вместе со всеми. Но вот споткнулся, пропустил вперед себя людей и растерянно озирается по сторонам, как бы отступив от своего главного пути и заблудившись в лабиринте неведомых тоннелей и переходов подводного мира. Он механически делал то же, что и все: умывался, ел, говорил. И тем не менее продолжал отсутствовать, как безнадежно опоздавший с берега юнга, без которого корабль вышел в море. Казалось, что среди тысяч людских судеб не сыщется положения худшего, чем у него. Единственное, что было бы еще более неприятно, как он думал, — это неизбежные соболезнования друзей. И хотя так издавна принято поступать из вежливости, если не из сострадания — Владимир это понимал, — ему не хотелось притворяться, как он тронут чьим-то вниманием. Среди равных он во всем хотел оставаться равным. И всеми силами души ему хотелось превозмочь, пересилить себя, чтобы никому не давать повода ни к состраданию, ни к жалости.