Надев кислородные аппараты, ребята опустились в воду. Возились у пробоины долго: никак не удавалось накрепко заделать ее. Наконец, когда выбились из сил, работа была закончена. Разогнули онемевшие спины. Соленый пот скатывался по лбам, застил глаза. Дышали часто, с надрывом. В сгущенном воздухе отсека мутно парило. Влага обволакивала переборки, механизмы, лица людей. Роба у каждого сделалась неприятно липкой, и тело под ней изнывало, саднило, точно были обнажены все нервы. Хотелось куда-то идти, что-то делать, лишь бы избавиться от нестерпимого зуда.
Проверещал телефон. И все с удивлением уставились на него, точно не понимая, откуда может исходить этот странный, немыслимо далекий звук. Взбудоражив воду, старшина тяжело побрел в сторону передней переборки. Он выхватил трубку из зажимов и в трескотне помех еле разобрал знакомое гмыканье и потом голос:
— Как вы там?
— Живы, товарищ командир, — отозвался Виктор.
— Добро. А почему так долго не отвечали?
— Но телефон молчал. Видать, где-то закорачивает…
— Доложите обстановку.
— По правому борту ниже ватерлинии пробоина, — начал докладывать старшина, стараясь подбирать короткие, точные фразы. — Только что ее заделали. Правый гребной вал погнут.
— Это случайная дрейфующая мина, — сказал Соболев, упредив вопрос Виктора. — Угораздило на нее нарваться… Можно сказать, один шанс из тысячи, и он оказался наш… — Командир сделал небольшую паузу, точно высказал все самое главное и дальше осталось передать сущие пустяки. — Всплыть не могу, — продолжал он каким-то простуженным, виноватым, как показалось Виктору, голосом. — Не хватает сжатого воздуха. Попробую, пока мы на ходу, выйти на небольшую глубину и лечь на грунт. Тогда прикажу водолазам исправить систему всплытия. Но я верю в тебя, Виктор. Ты слышишь?.. — И не выдержал: — Сынки! А, черт подери, да неужели ж вы не продержитесь всего лишь три…
Виктор тряхнул умолкнувшую трубку, стукнул ее о ладонь.
— Связь барахлит, — сказал он ребятам и прильнул всем телом к прохладной мокрой переборке. До боли в ушах, как последнюю надежду, старшина ловил признаки хоть каких-то живых голосов или звуков в электромоторном отсеке. Ничего нельзя было разобрать. Изнемогая от перегрузки, глухо выл под палубой уцелевший гребной вал. Рядом не было ни души.
— Никого нет в шестом, — сказал Виктор, с усилием отваливаясь от переборки.
— Конечно, дураков нет сидеть там под давлением, — отозвался Протопопов, выжимая носовой платок и вытирая им лицо. — В соседний отсек дали воздух для подпорки. Электрики перешли на дистанционную работу. Моторы, надо полагать, из центрального крутят.
— Допускаю, что в соседний отсек из аккумуляторной ямы просочился хлор, — высказал свое предположение Виктор. — Это куда серьезней, чем избыток давления на барабанные перепонки.
Протопопов кивнул. Предположение старшины показалось ему логичным.
Втроем они по-прежнему стояли по грудь в воде. Им оставалось надеяться и ждать, хотя никто из них точно не знал, сколько именно придется ждать и на что надеяться. Становилось жутковато и тягостно. Тусклый свет аварийных плафонов освещал не больше трети отсека, постепенно растворяясь в сыром сгущенном мраке, наплывавшем со стороны кормы. Даже на полшага не хотелось отойти от плафонов, будто в них было их спасение.
«Продержаться всего лишь три… — крутилось в уме Полувалова. — Но что такое три?..» Эта цифра стала для него магическим заклинанием, символом, значение которого он хотел во что бы то ни стало понять.
«Три часа… тринадцать, тридцать… тридцать девять… Хватит ли оставшегося в отсеке воздуха, чтобы эта цифра не оказалась роковой?..»
И решил, что лучше не терзать себя попусту. Подпрыгнув, взобрался на койку. Стянул с себя мокрые робу, тельняшку, выжал их и надел снова.
Молчаливая деятельность старшины как бы подтолкнула ребят. Стофка подобрал прибившуюся к борту гитару, страдальчески поморщившись, вылил из нее мутную воду и опечаленно вздохнул. Поискав, где бы своей неразлучной найти посуше местечко, он бережно подвесил ее за мокрый бант к бортовой скобе.
Канаков, по-турецки поджав ноги, уселся на койке и стал читать какую-то книжку, аккуратно отделяя друг от друга слипшиеся побуревшие листы.
Виктор присмотрелся к Михаилу и не заметил на его лице и тени испуга.
Почувствовав на себе пристальный взгляд, Канаков оторвался от книжной странички, посмотрел на угрюмого, чуть растерянного старшину, потом на притихшего Стофку и мечтательно произнес: