— Знаешь, ты молодец, что тряхнул меня о шпангоут. Только не думай, что я такой пижон…
Виктор удивленно приподнялся на локте, будто не расслышал или не понял, что ему сказали. «Неужели он и вправду любит?» — промелькнула догадка. Мог бы и раньше догадаться — по тому, как переменился Стефан, повстречав свою мадонну.
От Стофкиного откровения в душе у Виктора словно все оборвалось — он вспомнил про Наташу. Сам того не понимая, Протопопов казнил Виктора за его грубую выходку, и старшина считал эту нечаянную месть справедливой.
— Кто знал, — растерянно говорил он, — ты в базовом клубе — светский лев. И вдруг…
— Это всегда вдруг… Мне казалось, что все женщины, без исключения, могут притворяться и обманывать. А чему было верить, если собственная мать на все мои письма — ни строчки в ответ. А я точно знаю — она их получила все до одного… Вот дурак! Все еще надеялся разжалобить ее… Решил, что все они такие… Потом это самое «вдруг»: глаза большие и печальные, как у мадонны, — Светкины глаза… Точно так же на меня когда-то глядела моя родная бабушка. Подумать страшно, сколько намучилась из-за меня… Бывало, двойку ли схвачу, подерусь ли с кем — она лишь глядит на меня, чуть не плача, да головой качает. Ну хоть бы отругала или подзатыльник дала… Самое обидное, что прощения теперь у нее не попросишь… Мне ли прощать? Меня бы простил кто… Дай такую возможность, я бы при всех на колени встал — что перед бабушкой, что перед Светкой… И валял же я иной раз дурака: мадонна ко мне всем сердцем, а я… Не верил, что из-за девушки можно голову потерять.
— Успокойся, — сказал Виктор, — теперь голова останется при тебе. Важнее, как вспомнят о нас.
— А, думай не думай… То, что мы сохраним, не важно, а как вспомнят о нас, мы все равно не узнаем. Витек, я страшно боюсь, что наступит страх перед неизбежным.
— И я тоже… — признался старшина, — только его не будет, пока мы все вместе.
— Добро, я от тебя ни на шаг не отойду, Витя…
Стефан разволновался, ему стало трудно дышать.
Все молчали. Хронометр будто отстукивал шаги: уходило время. Виктор понимал, что бесполезно пытаться отвлечь ребят от неизбежных тяжелых мыслей. Ребята прощались. Они в представлении Виктора приобретали как бы один голос, одно лицо, один характер, и он сам уже не отличал себя от других. А в голове шумело все сильней, глуше. Он не заметил, как в затухавшем сознании начало растворяться окружающее. Все куда-то плыло, текло, исчезало… И Виктор боялся шевельнуться, словно где-то внизу его подстерегал осьминог, ждавший лишь случая сдавить щупальцами. Это представление делалось настолько навязчивым, что старшина не мог от него избавиться. Тогда, поборов страх, он свесил руку и принялся осторожно шарить под койкой, пока его пальцы не коснулись омерзительно-влажной головы чудовища. Виктор тронул ее, но слизистое тело без труда скользнуло меж пальцев. Это вода… Она через все пройдет и все поглотит. Виктору показалось, что никого уже рядом нет…
Напрягая остаток сил, старшина перевалился через край койки и упал вниз. Вода на какое-то мгновение взбодрила его. Вновь появилась способность понимать, где он и что с ним происходит. Выплюнув воду и откашлявшись, старшина стоял посреди отсека, держась руками за койки. Над самой головой два плафона, как затухающий свет костра, изливали нервное мерцание. По воде расходились оранжево-синие узоры масла. Отсек напоминал порожнюю бочку из-под мазута, наполовину заполненную водой. Никто не мог из нее выбраться. Она была слишком большой и перемещалась в пространстве со скоростью три — пять узлов.
Канаков тоже сполз со своей койки. Он привалился к старшине, и Виктор обнял его.
— Что, Витя… — впервые назвал он старшину по имени. — «Прощайте, товарищи… все по местам…»?
— Захотелось красиво умереть?.. Нет, Миша… — Старшина выдавил из себя улыбку. — Мы будем жить столько, сколько сможем. Жить!
Старшина приподнял Стофку за плечи и сказал ему тем привычно озабоченным голосом, каким спрашивал по субботам, готовы ли к увольнению на берег:
— Вставай, слушай приказ…
Грязные, в мокрых робах, матросы стали плечом к плечу. Виктор поглядел на их измученные лица и подивился, увидав в глазах ребят решительность и силу. Показалось, что теперь людей в строю не приказ держит, а то кровное, что каждому из них досталось от отца, деда, прадеда, от родной земли, за которую готовы сражаться и умереть. Полувалов хотел сказать что-нибудь теплое, но, испугавшись собственной мягкости, попытался взять прежний суховатый тон.