«Это же глупо, — твердил он себе, шагая по аллее, — за прошлым не угонишься, как ни спеши…» Но его будто подталкивала в спину чья-то властная рука, которой невозможно было противиться.
Показался знакомый двухэтажный особняк с островерхой черепичной крышей. В окнах библиотеки, выходивших на открытую веранду, свет не горел. От проходившего мимо старшины Захар, к удивлению, узнал, что никакой читательской конференции в клубе в этот вечер не было.
3
«Какая же ты дуреха, — корила себя Ирина, удаляясь от своего подъезда торопливой походкой, словно опасаясь, что ее вот-вот догонят и возвратят домой. — Пускай он вернулся. Что из этого?.. Все прошло, все кончено. Но этот его взгляд… Он же будто прощения ждет, раскаивается. Ничего не пойму, запуталась…»
Ирина боялась признаться себе, что все еще любит Захара. Когда-то они были счастливы, беззаботны и так молоды.
Ирина имела привычку опаздывать на свидание минут на десять. И всегда делала вид, что очень торопилась и лишь какие-то важные дела помешали ей быть в ладах со временем. Каждый раз, когда она с неширокой городской улочки сворачивала в сильно разросшийся приморский парк, ее охватывало волнение от предчувствия чего-то необычного, значительного и радостного, чему суждено было свершиться в ее жизни именно сегодня.
Захар Ледорубов всегда поджидал ее в глубине аллеи — в том месте, где в землю была вкопана потемневшая от времени, давно не крашенная скамья. Вместе с Захаром нередко приходил и его закадычный дружок Семен Пугачев. Завидев Ирину, оба, как по команде, вставали и не торопясь, вразвалочку, как и подобает бывалым морякам, шли ей навстречу.
По сравнению с товарищем, Захар выглядел более высоким, подтянутым и ладным. И если Семен, разговаривая с Ириной, заметно стеснялся, даже краснел, Захар держался свободно, с некоторым превосходством. Они втроем бродили по аллеям, болтая обо всем, что придет в голову. Потом Семен деловито глядел на часы и неуверенно басил, как бы спрашивая разрешения: «Ну, так я пошел?.. А то заболтался совсем». Захар делал безразличное лицо, — мол, как знаешь, а вообще, не возражаю. Ирина же притворно вздыхала и начинала упрашивать Семена, чтобы он не торопился их покидать. При этом она лукаво стреляла главами в сторону Захара, как бы испытывая его терпение. Однако Семен, человек догадливый, быть третьим лишним не хотел. Он понимал, что не выдерживает конкуренции рядом со своим приятелем. Ничего другого ему не оставалось, как небрежно приложить руку к козырьку и независимой походкой удалиться куда глаза глядят.
А Захар с Ириной шли в кино или на танцы, а потом до глубокой ночи бродили по улочкам спящего городка…
Ирина вошла в парк, но не испытала того давнишнего восторженно-тревожного чувства, когда по-девичьи наивно ожидала появления какого-то чуда. Видимо, его и не существовало для нее… Да и сам парк уже не казался таким таинственным, как восемь лет назад. Все здесь изменилось, многое стало привычным, как старые вещи в собственной квартире. Каждое утро она ходила здесь на работу. Знакомыми были каждое дерево, каждый куст у дороги. Вот и заветная скамейка, вернее, два одиноко торчащих из земли столбика, что уцелели от нее…
Ирина вспомнила, как на этом самом месте ее впервые в жизни поцеловали. У Захара были жесткие губы и крепкие руки. В ту ночь, вернувшись домой, она долго не могла заснуть… Думала только о нем. Если бы ей сказали тогда, что кто-то может быть счастливее ее, она бы ни за что этому не поверила. Захар стал для нее самым дорогим человеком.
Когда ненастной осенью Захаров тральщик надолго ушел в море, Ирина места себе не находила. Она скучала, нервничала и, как уверяли подруги, дурнела лицом. Весь смысл ее жизни теперь заключался в ожидании встречи с любимым человеком. Ирина представляла себе ночное ревущее море, нескончаемый дождь, ветер и его, вцепившегося в поручни на ходовом корабельном мостике. Он, вероятно, промок до нитки, нечеловечески устал… И как-то на ум пришло даже: а что, если корабль, не устояв перед ураганом, в это самое мгновение идет на дно?.. И его, самого дорогого, единственного, уже нет на этом свете?.. Ирина замирала от страха. Прислушиваясь к завываниям ветра, она, будто заклинание, шептала, как когда-то ее мать, сокрушавшаяся об ушедшем на фронт отце: «Господи, только не его…»
И однажды поздно вечером кто-то настойчиво постучал в окно. Набросив на голову платок, Ирина вышла на крыльцо. Захар был в мокром плаще, в забрызганных грязью сапогах.
— Прости, но я не мог дождаться утра, — сказал он, устало и виновато улыбаясь обветренными губами, — только что пришли с моря.