Последнее, что он мог еще сделать, это привести запалы мины в действие до того, как лайнер приблизится к плотику. Семен схватился руками за гальваноударные колпаки. В мгновение, с фотографической точностью обозначились дорогие лица, промелькнули все тридцать с небольшим лет, которые успел он хорошо или плохо прожить. Ему не верилось в прекращение собственной мысли, потерю ощущения самого себя. Его личное небытие просто не существовало до тех пор, пока он не отгулял на Кирюшкиной свадьбе и не увидал своего внука, после чего намеревался напомнить сыну о тайне верескового меда. Единственное, что угнетало, — это ощущение какой-то бесконечно малой незавершенности, какого-то последнего движения разума…
Он закрыл глаза и вобрал в себя побольше воздуха, словно собирался нырнуть. Потом резко надавил на свинцовые рога, сгибая их…
С высоты ходового мостика Ледорубов увидел тусклую вспышку, прорезавшую густую пелену дождя и тумана. А спустя несколько секунд послышался грохот взрыва. Многократно повторенный, он, будто колесница по булыжной мостовой, покатился куда-то за горизонт. Тральщик тем временем, беспрестанно подавая туманные сигналы, полным ходом мчался наперерез лайнеру. Вахтенный оператор обнаружил постороннюю цель слишком поздно — из-за непогоды мешали сильные помехи. Ледорубов бессилен был хоть чем-то помочь своему другу. В последней надежде он глянул на экран индикатора, но там ничего нельзя было разобрать — сплошные засветки.
Самым малым ходом, как бы крадучись, тральщик подошел к месту взрыва. Плотика будто и не было. На мутной воде колыхались лишь изуродованные бревна, щепки да глушенная рыба…
Утро выдалось на редкость ясным и безоблачным. Бесконечно дробясь, весело играли на воде солнечные блики. Туман давно уже рассеялся, унеся с собой все ночные тревоги. А корабль будто еле волочился по присмиревшей волне к берегу, обремененный безутешным горем всей команды. Флаг на гафеле был приспущен. Рыбаки с проходивших мимо сейнеров становились лицом к борту, снимая с головы береты и шапки.
Захар стоял у машинных телеграфов с каменным, омертвевшим лицом. Как механический робот, лишенный каких бы то ни было эмоций, он двигал руками, отдавая распоряжения. Сердце как бы продолжало противиться разуму, отказываясь верить, что Семена нет в живых.
На мостик поднялся Неткачев. Потоптался около пеленгатора, глянув через плечо рулевого на репитер. Потом подошел к Ледорубову и встал рядом, облокотившись на леерное ограждение.
— Как будем докладывать? — спросил замполит.
— Как есть, так и будем, — ответил Захар. — К рапорту приложим объяснительную записку капитана. Следственная комиссия решит, кто здесь виноват.
После раздавшегося взрыва на лайнере немедленно застопорили машины и легли в дрейф. Ледорубов ходил к этому судну на катере и в разговоре с капитаном выяснил некоторые обстоятельства случившегося.
— Трудно понять, — говорил замполит. — Какой-то нелепейший трагичный случай. Но как поверить, что оператор на этом суперлайнере не мог обнаружить плотик? Он что, размечтался? Или, быть может, уснул?
— Нет, не думаю… Плотик все-таки невелик. Вполне возможно, что его изображение забивали яркие засветки от дождя. Капитан лайнера уверял меня, что именно так и было.
— Так-то оно так, но где же в это время находился впередсмотрящий?
— Где положено, — Ледорубов начал раздражаться. — И с ним я говорил. Плотик ему удалось разглядеть едва не перед самым форштевнем. И тотчас же раздался взрыв. Хорошо еще, каким-то чудом осколки не задели этого матроса.
— Эх, Семен Ильич, Семен Ильич, — с тоской и болью произнес Неткачев, — светлая твоя душа…
— Если б хоть на полмили оказаться нам поближе к лайнеру, — Захар в бессильной ярости, словно негодуя на тральщик за его медлительность, саданул по плексигласовому ветробойному стеклу кулаком.
Сыграли аврал. Из люков и дверей начали выскакивать матросы швартовой команды. Корабль, минуя боновые заграждения, медленно вползал в гавань.