Зубцов изобразил на лице серьезность и подернул плечами, как бы демонстрируя под тужуркой свои атлетические мышцы.
— Захар, почему вы такой скучный? — спросила Надежда, смело глядя Ледорубову в глаза.
— Не скучный, а серьезный, — поправил ее Саша. — Не забывайте, девочки, что, помимо иных достоинств, мой друг — ученый человек, кандидат технических наук.
Захар уничтожающе посмотрел на разболтавшегося не в меру Зубцова, а про себя подумал: «И дернула же меня нелегкая ввязаться в эту компанию…» Но тот заразительно захохотал, многозначительно подмигивая и как бы говоря: не мог же я утерпеть, чтобы не похвастать твоими заслугами.
Ледорубов невольно улыбнулся, решив, что не стоит строить из себя непробиваемого педанта, и потянулся к бутылке грузинского коньяка. Наполнив рюмки, небрежно откинулся на спинку кресла.
— Захар, вы мне нравитесь, — сказала Наденька и с вызывающим превосходством глянула на подругу, точно заявляя на него свои права. Та ободряюще кивнула ей.
— Захар, берегись, — совком приложив ладонь ко рту и скривив губы, предупредил Саша.
Компания дружно расхохоталась. Засмеялся и Ледорубов, сокрушенно качая головой. За столом стало весело и непринужденно. Дурное настроение вскоре окончательно Захара покинуло, и он с удовольствием принял участие в общем разговоре.
— А не пора ли нам потанцевать? — предложил Саша, выбираясь из-за стола и застегивая тужурку.
— Прошу вас, Наденька, — сказал Захар, тоже поднимаясь.
Она подернула плечиками, как бы давая этим понять, что, вообще-то, танцевать не расположена, однако в виде исключения не может ему отказать.
Ледорубов со снисходительностью серьезного человека, решившего немного подурачиться, томно вздохнул.
И вот они уже задвигались в тесноте танцевальной площадки, подстраивая свои движения в такт музыке.
Здоровенный лохматый парень в джинсах и расшитой косоворотке хрипел в микрофон, подыгрывая себе на электрогитаре:
Эти бесшабашные слова и приятная мелодия располагали к доверительности. Захар крепко держал свою партнершу за талию. Наденька послушно прижималась к нему и заглядывала в глаза, ожидая от Ледорубова если уж не признания, то по крайней мере каких-то добрых слов, будто они знали друг друга уже давно и в этот вечер им просто необходимо было объясниться.
— Как вы оказались в этом городе? — спросил Захар, чтобы только не молчать.
— Разве это так уж важно?
— Если тайна, я не настаиваю.
— Ну отчего же? Никакой тайны здесь нет. Просто есть вещи, о которых можно говорить хотя бы после брудершафта…
— Тогда будем считать, что уже выпили на «ты», — предложил он. — Идет?
Она приняла это предложение с горделивой улыбкой, как бы заранее торжествуя свою победу над ним.
— Ты нетерпелив, как и все мужчины. Не сказав о себе ни слова, обо мне хочешь знать все. Изволь: двадцать девять лет, была замужем, детей нет, размер туфель — тридцать шестой, любимый сорт духов — французские. Для начала достаточно?
— Вполне.
— А ты?
— Моряк, и этим все сказано.
— Ну, разумеется. Блестящий офицер, надежда флота. И конечно же холост…
— Нет, женат.
— Спасибо за откровенность. Но почему вы, сколько я вас вижу, всегда один?
«В этом городе ничего не скроешь», — подумал он и сказал:
— Считайте, что перед вами еще один неудачник.
— Оно и видно. Только никогда об этом не говорите вслух. Женщины этого никогда не прощают, потому что не любят неудачников.
— Увы, на вашу любовь я и не смею рассчитывать.
Наденька хитровато посмотрела на него, как бы намекая, что все зависит лишь от него самого.
Музыка оборвалась. Захар, придерживая партнершу под локоток, направился к своему столику.
Снова пили, шутили, танцевали. Захар не раскаивался в том, что ему пришлось остаться в этой холостяцкой компании. Притихла гнетущая тоска, развеялись заботы. По отношению к Тамаре совесть его не мучила. Собственно, женатым он считал себя лишь в силу формальной необходимости. Ничто уже не связывало его с этой женщиной, кроме штампа в служебной книжке, и расторжение их брака, как он полагал, было делом всего лишь нескольких месяцев. Ледорубов уже не надеялся каким-то образом наладить свои отношения с Тамарой: слишком непростительной считал ее вину, не мог и не хотел простить ей измены.