-Да, дитя мое, да, - прошептал я. - Скоро я подымусь с ложа немощи и возьму в свои руки бразды моего царства.
Ариадна, видимо, истолковала мои слова по-своему. Я почувствовал в ее голосе тревогу и несогласие:
-Отец, не опасайся, что Катрей взял все заботы на себя. Он не дерзнет сейчас... - она снова не удержала зевоты.
Ей надо отдохнуть. Но мне так не хотелось отпускать ее от себя.
-Ариадна, - попросил я, - я знаю, ты очень устала. Но, прошу, не уходи. Полежи рядом со мной.
-Как раньше... - слабо улыбнулась дочь и, грациозно поджав ноги, забралась на ложе. Пристроилась подле меня. Привычно захватила в кулачок мои волосы. Как в детстве. Пробормотала:
-Знаешь, отец, я так дорожила своим правом приходить к тебе по утрам и забираться в твою постель... Наверно, я не давала тебе выспаться? Но я тогда не знала еще, что ты по ночам бродишь по дворцу и укладываешься только под утро... Потом я так сердилась на Федру, когда она стала бегать к тебе по утрам со своими детскими тайнами.
-Этот обычай завели еще Эвксанфий и Эвримедонт, - усмехнулся я, гладя ее по голове. - Что поделать? Днем вам было трудно найти время, чтобы спокойно поговорить со мной. Молчи. Подкрепи силы сном, возлюбленная дочь моя, о заботах будешь думать после...
Ариадна заснула очень быстро. Обмякла у меня на плече, задышала ровнее и глубже. Вряд ли что-нибудь могло ее сейчас разбудить.
Мне же спать не хотелось - впервые с начала болезни, и я, боясь лишний раз пошевелиться, смотрел на спящую Ариадну. Лицо ее донельзя напоминало лицо моей матери в ту ночь, когда она сидела подле меня, тяжело больного, и оберегала от смерти своим присутствием. Те же глубокие, скорбные морщины в углах рта, те же круги под глазами. И первые седые волосы в черных, как ночное небо зимой, волосах.
С того дня я стал подниматься на ноги и сам о себе заботиться. Но прошло еще немало дней, прежде чем я смог взвалить на себя привычную ношу.
Потом последовали месяцы, которые слились в моей памяти: тревожные, похожие один на другой. Я метался меж островов, собирая союзников, угрожая, прельщая, умоляя... Тяжкое это было время. Душа моя после болезни ослабела, самые ничтожные неудачи терзали мое сердце и порождали уныние. Победы же не радовали. Власть над собой, своими страстями, мыслями и чувствами, которой я так гордился, была потеряна. Не знаю, как я не лишился рассудка?
Впрочем, мудрые мойры подарили мне в те трудные дни большую радость.
Главк. (В море близ острова Зефира. Восьмой год восемнадцатого девятилетия правления Миноса, сына Зевса. Созвездие Стрельца)
-Чужие корабли! - услышав крик юного Тавра, я выскочил из палатки и кинулся на корму "Скорпиона". Щурясь, вгляделся в синеющую даль. Точно. Много маленьких черных точек стремительно приближались к нам. Спустя некоторое время я уже смог различать расправленные паруса. Их было тридцать четыре. И шли они, сильно растянувшись по морской глади, не готовясь ни к обороне, ни к нападению.
-Враги или друзья? - доблестный Ипполит, кормчий "Скорпиона", тоже встревоженно вглядывался в даль.
-Враги встречаются чаще, чем друзья, - пробормотал я, не сводя глаз с нежданных гостей.- Приготовиться к бою.
Мой приказ тотчас подхватили на соседних кораблях. Протяжно, низко заголосили бычьи рога, повторяя царскую волю. Корабли замедлили ход и стали медленно разворачиваться в боевой порядок.
Неизвестные суда тем временем приближались. Теперь я отчетливо видел их: округлые, с сильно загнутыми штевнями, украшенными подобиями рыбьих хвостов. Тиррены. Дерзкие морские разбойники. Отважные путешественники по пенным просторам. Столь же отважные и умелые, как критяне и ханаанцы.
Они тоже заметили нас и, вопреки ожиданиям, замедлили ход. Только один корабль продолжал так же стремительно приближаться. Черный, под выбеленным ветрами и солнцем парусом с нарисованным трезубцем Посейдона, он летел навстречу нам. Рослые, свирепого вида гребцы, каждый из которых едва ли уступал ростом Итти-Нергал-балату, дружно вздымали весла и с радостным ревом опускали их. Никогда я не видел таких людей. Зверообразные, скорее не по внешнему виду, а по выражению лиц, одетые в мисофоры и туники из шкур, с пышными, наверное, отродясь нечесаными султанами волос на макушках и бородами. Уж никак не вкусившие роскоши тиррены.
На носу корабля, подняв руку, стоял голый до пояса, совершенно безоружный, даже без доспехов, человек, похожий на критянина или пеласга. Выгоревшие до рыжины волосы были собраны на темени в пышный султан. На темном безбородом лице поблескивала белоснежная полоска молодых, крепких зубов. Одежда его была предельно бедна, и только массивная золотая цепь с тяжелым медальоном, лежавшая на могучей груди, выдавала в нем предводителя. Приглядевшись, я узнал его, и не сразу поверил собственному счастью: