Я болезненно поморщился. В последнее время мне часто бывало не до него, и иногда он осыпал меня упреками. Но раньше я хотя бы находил время выслушать их. Сейчас же я был утомлен и зол, однако следовало утешить моего раба - хотя бы для того, чтобы избавиться от его рыданий!
-Мои враги влили в твои уши клевету на меня! - сверкнул глазами Ганимед, - Я знаю - ни Амфимеду Кимвольскому, ни твоему сыну Главку я не по нраву!!! Чем я не угодил им? Разве я замышлял против тебя? Разве не служил тебе везде, где бы ты ни пожелал?! Или я надоел тебе?
Да будь он проклят! Вышвырнуть его вон! Но я никогда не позволял себе быть грубым с рабами.
-Прекрати, - сухо сказал я. Наверно, стоило сказать мягче, и я тут же расплатился сполна за свою небрежность.
-О, мой богоравный, прекраснейший анакт, не удаляй своего раба прочь от себя, верни мне свою благосклонность...- не унимался Ганимед.
Я не выдержал и, впервые за девять с лишком лет, сдвинув брови, прикрикнул на Ганимеда:
-Пошел вон!
Юноша от удивления лязгнул зубами, на миг испуганно посмотрел на меня. Наверно, в моих глазах было слишком много презрения. Ганимед начал судорожно, с каким-то лающим присвистом, втягивать в себя воздух:
-Ув-ув-ув-ув...
Его мелко затрясло, и я почувствовал запах - отвратительную, липкую, сладковатую вонь. До этого пот Ганимеда никогда не пах так отталкивающе. Глаза у него были злые, колючие, как иголочки. Потом первая оторопь прошла, и Ганимед, оскалившись, завизжал:
-Ты!!! Ты!!! Старый скорпион! Я уйду! Уйду на кухню, в мастерские - куда пошлешь!!! Все лучше, чем изображать перед тобой в постели, что я доволен твоей любовью!!! Да ты и курицу не оставишь довольной!!!
-Прекрати, - попросил я примирительно. Но было уже поздно. Я лишь плеснул масла в огонь его бешенства.
-Прогони!!! Прогони меня прочь!!! Я хотя бы успею найти другого любовника!!! - визжал Ганимед, топая ногами и потрясая кулаками. - Годы уходят! Моя красота уходит! И я так и умру, ни разу не насладившись любовью!!!
Я едва сдержал смех. Хвала вам, боги олимпийские!!! Я еще мог слышать и усмехаться над тем, что верещит эта дворцовая обезьянка! Моя злоба мгновенно улетучилась. А потом я почувствовал, что мне действительно жаль Ганимеда. Он ведь не сын бога. Век его короток. Сколько лет моему рабу? Когда его привезли, он уже не был ребенком. Ему сейчас почти три девятилетия, он - взрослый муж, которому впору иметь жену и собственных сыновей. А Ганимед все еще выглядит незрелым юношей. Я никогда не задумывался, почему. А сейчас вдруг пришло в голову, что, должно быть, целые дни у него уходят на выщипывание бороды и усов, на притирания с ослиным молоком, чтобы кожа не загрубела, и он не может позволить себе хоть раз наесться вдоволь, боясь утратить юношескую хрупкость, и прячется от солнца... Глупец, жалкий глупец.
-Прости, Ганимед...- примирительно произнес я, подходя к нему.
Он поперхнулся визгом, испуганно уставился на меня.
А потом в глазах его появился ужас. Понял, что наговорил мне много лишнего. Такой, как он, не простил бы подобных упреков. Теперь этот дурак боится моей мести.
Что может быть опаснее насмерть перепуганного труса? В животе у меня образовался и дернулся неприятный комок. И я повторил еще раз, от души надеясь, что Ганимед не заметит моего страха:
-Прости меня...
"Он теперь опасен, - думалось мне. - Но что же делать с ним?"
"Хоть бы он умер!" - противно пискнул засевший в животе страх. Я мотнул головой, прогоняя подленькую мысль.
За что наказывать Ганимеда? За его слова? Раб, он всего лишь раб - даже если не обременен работой, может нежиться до полудня в постели и увешивать себя золотыми побрякушками - лишь из-за того, что когда-то я обратил благосклонное внимание на миловидного пленника, а тот, от страха или от отчаяния, впился зубами в протянутую к нему руку анакта Крита. И прокусил мне сердце. Когда-то мне нужно было приручить этого дикого зверька. Но он слишком быстро приручился, усвоил неписанные законы моего дворца и, поняв, чем обязан мне, стал бояться разгневать меня. Если Ганимед - раб, кто виноват в этом? Не я ли?
-Ты прости, анакт. Ате овладела мной... - залепетал Ганимед.
"Оставить при себе? Сейчас он будет осторожнее... и у тебя на глазах ... - подсказал рассудок. - Ты ведь знаешь, сколько известно ему о тебе. Сколько бы ты сам дал за такого соглядатая?"