Я опустил ресницы.
-Да. Но нити судеб моего рода и рода Пандиона так тесно переплетены, что я не посмею мешать игре богов.
Минос. (Кносс. Конец девятого года восемнадцатого девятилетия правления анакта Крита Миноса, сына Зевса. Созвездие Козерога)
Торжества в честь моего возвращения...
Наверно, со всего Крита собрались люди, чтобы встретить нас. Гавань в Амониссе была запружена народом. На протяжении всего пути до Кносса на обочине дороги стояли мужчины, женщины, дети - жители дальних селений, одетые в запыленные пестрые одежды из толстой шерсти, ремесленники и торговцы в ярких нарядах.
Великий анакт удостоил критян права лицезреть свою божественную особу. Мос Микенец постарался на славу. Под белилами, румянами и сурьмой, за блеском золота совершенно исчез постаревший Минос, ссохшийся, как залежавшийся в кладовке финик. Явивший себя народу анакт был подобен юному Зевсу, тому, что во всей славе и силе взошел на Олимп. И толпа надрывалась от восторга, возглашая мне славу. Их вопли отдавались в голове, доводя до боли, до безразличного беспамятства. Впрочем, никому это не было видно. Божественная, милостивая, мириады раз выверенная перед зеркалом улыбка не сходила с моих уст.
Ничто не заставит меня изменить выражение лица - ни болезнь, ни мысли о том, во сколько обойдется мне это празднество, ни вести из святилища Зевса Лабриса, которые я получил на корабле. Хотя, есть о чем беспокоиться: в те дни, когда я был под Афинами, одного из жрецов святилища похитил внезапно слетевший с неба огромный орел. Все истолковали этот знак как добрый. А меня бы эта весть обеспокоила - в другое время, не сейчас. Из всех жрецов, возносивших моления в то роковое утро, царственная птица избрала именно Ганимеда. Троянец слишком много знал обо мне... Но Зевсу это не поможет. Потому что я решил...
Короткий окрик возницы Икиши заставляет меня очнуться от неуместной задумчивости. В чем дело? Ах, кто-то из моих подданных, желая прикоснуться ко мне и получить частичку моей удачи, чуть было не попал под колеса. Икиши вовремя оттолкнул его. Что же, тебе повезло, безвестный дурень. Что ты сделал мне плохого, чтобы я делился с тобой своим проклятым счастьем?
Блеск золота слепит бездумную толпу...
Я еду на новой колеснице, сверкающей золотом не меньше, чем колесница моего могучего тестя Гелиоса. Мастера спешно готовили ее к торжественному выезду, обивая листами металла и усаживая каменьями. Наверное, она тяжела, как камень, который моя бабка Рея дала поглотить Кроносу вместо Зевса. И на конях, влекущих ее, золота навешано не меньше, чем на их хозяине. Возница Икиши разубран так, что, окажись он в своем родном Уре, его приняли бы за басилевса из дальней страны.
Я - исток полноводной золотой реки. Следом за мной движутся колесницы лавагетов Гортина и Главка, союзные басилевсы.
Критяне много повидали в тот день: все то золото, серебро, треножники, дорогие вазы, что были взяты на развалинах Нисы, уплачены жителями Афин, Эгины, Эрифы, Дидим, Олеара, Андроса и Теноса, пронесли по улицам. И живую дань провели по ним - семь афинских юношей и семь девушек, которых я повелел отдать Минотавру, на верную смерть. Они идут во главе толпы рабов, одетые во все белое.
Войско мое огромно.
Тошнотворно пахнет жареным мясом - по моему слову на улицах Кносса всем желающим раздается угощение. Раз уж мне удалось так быстро закончить эту войну, не стоит разрушать грезы моих подданных, что она принесла нам немалое богатство и предвещает благоденствие. Цветы, перед тем, как увянуть, благоухают особенно сладко. А тяжело больной перед смертью начинает чувствовать себя лучше.
На улицах Кносса невообразимая давка. По прибытии во дворец надо отрядить писцов, чтобы они справились, не был ли затоптан кто-нибудь в ликующей толпе, и оделить пострадавших зерном, маслом и вином.
Хвала Гелиосу, день моего возвращения солнечный, но прохладный. Иначе я вряд ли выдержал бы всю церемонию до конца.
Процессия ползет бесконечно долго, и мне кажется, прошла вечность, прежде чем мы добрались до Лабиринта. К этой поре я впал в подобие беспамятства, вызываемого зеркалами и особым ритмом дыхания. Кто из богов дарует забытье наяву? Может, это Ате нежно касается моих волос руками? В ее объятиях можно не отягощать сердце думами.
Голоса придворных, жриц и гепетов гремят, подобно горному обвалу, мне кажется, стены лабиринта подрагивают, как в землетрясение. Катрей что-то говорит мне, и я что-то говорю. Ревут жертвенные быки, забиваемые во славу Зевса Лабриса, моего всемогущего отца, даровавшего нам победу. Возносятся хвалы и гимны, мелькают лица. Иссиня-черная борода медведеподобного посланника далекого Баб-или, лисьи морды соплеменников моей матери из Ханаанской земли, кошачье-самодовольное лицо посланника Та-Кемет, притворно восторгающегося пышностью процессии и количеством трофеев, которое воистину сделает честь любому владыке. Наверняка ведь думает, что варварам все равно не сравниться с владельцами Высокого дома из его благословенной земли.