-И долго ложе твое оставалось пустым?
-Ложе? - я презрительно фыркнул, - Нет, конечно. Брат Сарпедон, которому я изливал свою душу, щедро поделился со мной своими многочисленными мальчиками и девушками. Да и моя богоравная матушка, кажется, приложила немало усилий, чтобы найти замену Дивуносойо. Правда, я уже не помню ни имен, ни лиц тех, с кем делил в ту пору постель... Между любовью и... - я замолчал, подыскивая слово, более пристойное, чем "случка", - простым наслаждением - большое различие. Любовь не только услаждает сердце, она делает человека лучше. О ней помнишь через долгие годы... С любимым можно даже не делить ложе, от этого любовь не становится меньше!!!
Судя по всему, мой ответ заинтересовал Инпу. Он несколько раз весело ударил по ступеньке пушистым хвостом.
-Вот как? У тебя были и такие?
-Да, - я не сдержал счастливой улыбки.
-И зачем такая любовь? Чем она услаждает? - он заинтересованно смотрел на меня.
-Близостью двух душ...
-А с Дивуносойо как было?
-Там было все... - прошептал я. - Наши души были так же близки, как тела. Мне казалось порой - он понимает меня без слов. Я скорее умер бы, чем уронил себя в его глазах... Он наполнял мое сердце до краев.
-С той поры, как вы расстались - твое сердце пусто? - поинтересовался Инпу. Его хвост непрестанно мелькал в воздухе, как опахало: он не скрывал своего интереса.
-Сердце? - переспросил я. Рассеянно опустил руку в прохладную воду бассейна. - Может ли этот сосуд оставаться пустым, пока человек жив? Да я бы лишился рассудка, если бы меня постигло такое несчастье! Но Афродита Урания, рожденная из пены и крови, никогда не оставляла меня своей милостью. Мою душу легко растревожить: мудростью, дерзостью, превосходящей человеческие пределы, непохожестью на других, отвагой, умом, верностью.
-Но есть ли среди многих, о которых ты упомянул, хоть один, что стоит если не вровень, так следом за несравненным Дивуносойо? Кого одарил своей приязнью анакт Кефти? Спроси свое сердце!
Я задумался, глядя на отражения звезд в черной воде. Думал, будет трудно ответить. Но сердце отозвалось быстро, уверенно и твердо.
-Тот, кому я никогда и не заикнусь о своей любви, потому что его верность и преданность ставлю превыше всех любовных наслаждений - Итти-Нергал-балату. Раб, купленный за четыре сикля на пристани Амонисса...
Итти-Нергал-балату. (Амонис. За три года до воцарения Миноса, сына Зевса. Созвездие Весов)
Грохоча и поднимая тучи пыли, наша колесница, запряженная парой лошадей, выехала на морской берег. Сарпедон сразу спрыгнул на землю, я же не спешил, наслаждаясь зрелищем гавани близ города Амонисса.
Я люблю нашу пристань. Сердце мое наполняется радостью, когда я вижу отмели, густо усеянные кораблями со всех краев Ойкумены. Я бывал здесь с детства. И уже маленьким ребенком отлично различал легкие, с высоко вздернутыми носами и кормой, суда моего отчима, анакта Астерия; похожие на выброшенных на берег дельфинов остроносые корабли ахейцев и данайцев; подобные тучным коровам ханаанейские торговые суда - с высоко поднятыми над водой носами и кормой и массивными штевнями, отвесно спускающимися к водной глади.
Я умею узнавать приближение бури по легкой пене на волнах. Могу не хуже бывалого морехода поставить парус, убрать или поднять мачту. На руках моих, несмотря на умягчающие масла и гладкую пемзу, наверное, до самой старости не сойдут застарелые мозоли поперек ладоней - отметины весел. Я горжусь ими не меньше, чем следами, которые оставили ежедневные упражнения с мечом и копьем.
Душа моя радуется и ликует, когда я вижу разноголосую толпу в удобной гавани близ города Амонисса. Выросший на Крите, я с детства привык внимать не только языку здешнего народа. Мать моя, ханаанеянка, часто пела своим детям песни далекой родины, а отец, царственный тучегонитель Зевс, бог ахейцев, обучал сыновей языку народа, которому он покровительствовал. Во дворце жили не только уроженцы Крита. Я слышал речи египтянок, жительниц Баб-или и далекой Нубии - служанок моей матери, и чуткое детское ухо легко схватывало чужие слова. Никто не помнит, на каком из наречий я заговорил раньше - критском, ахейском или финикийском. Есть ли в Ойкумене такой народ, чей язык мне совершенно непонятен? Если да, то его сыны никогда не приводили свои корабли к берегам Крита.
Многоязычный шум гавани для меня не сливается в единый гул, подобный гудению потревоженного пчелиного роя. Я понимаю, о чем говорят остробородые ханаанеяне - соплеменники моей матери, подобные лисицам в своих туниках из рыжей шерсти - хитрые торговцы, бесстрашные и умелые мореходы; о чем сокрушаются пленники, привезенные из дальних земель; я слышу, как восхищаются обилием кораблей ахейцы, чьи рыжие и русые волосы сродни меди и золоту.