Спокойно сломал печать, пробежал взглядом неровные значки:
"Отец! Прости меня и не гневайся, я поступаю по велению моего сердца. Стрела Эрота поразила меня, едва Тесей Эгеид ступил на берег Крита. Я сделала все, чтобы спасти Тесея. Я дала ему букет, в котором укрыла стилет, и вывела его из дворца, помогла достигнуть Амонисса. Я уезжаю с ним. Прости. Всеми богами заклинаю, позволь нашему кораблю уйти без преследования".
Это могло быть только правдой. Я смог сохранить победную улыбку на губах и произнес, словно бы самому себе, но для тех, кто был рядом:
-Хвала мудрой Палладе и благостной Афродите Урании.
Оглянулся на окружавших меня людей.
-Нет оснований для негодования и смятения. Ибо все, что свершилось, было сделано по моей воле, - твердо произнес я. - И по воле моего отца! Ибо...
Сколь ни горячо было мое сердце, боги дали мне твердый разум. Или у меня был хранитель, который, словно услужливый писец, вовремя подающий господину папирус или глиняную табличку, необходимую в этот миг, подсказывал мне нужные слова.
-...Ибо Зевс, анакт всех олимпийских богов, сказал мне, предрекая свершения этого девятилетия: "Великий год не истечет до конца, как свершишь ты, Минос, дитя мое, все, ради чего я сделал тебя царем. Распря моя с Посейдоном Потнием подходит к концу, и придет тот, кто нанесет ему последний удар. Страшись же не узнать моего избранника! Страшись перечить моей воле!"
Все уставились на меня в крайнем изумлении. Катрей хрипло произнес:
-Но ты послал Тесея одного биться с сыном Посейдона!
-Разве тот, кому помогает мой отец, нуждается в помощниках? - невозмутимо произнес я. - Я хотел лишь избежать напрасных жертв среди жителей Афин. Они были не угодны богам.
-Тогда отчего ты не сказал ничего мне, своему наследнику? - настаивал Катрей.
-Оттого, что был болен, - ничто не могло посеять в моей груди смятения. - И мысли мои не имели обычной ясности.
Катрей недоверчиво усмехнулся, кивнул головой. Не знаю, поверил он мне, или нет, но я продолжил:
-Зевс желал смерти чудовища, а я - брака между родами афинских басилевсов и анактов Крита. Возблагодарим же моего отца Эгиоха, Геру и Афродиту и будем молить Гименея, чтобы узы, соединившие мою дочь и афинского царевича, были крепкими. Ибо я чаю немалой пользы для моего царства от их союза. Теперь же ступайте, пусть приготовят жертву пресветлым богиням.
-Великий анакт! - осмелился подать голос Девкалион, и я повернулся к нему. - Еще с афинянами бежал мастер Дедал, прихватив с собой сына Икара и жену свою, Навкрату.
-Да будут боги благосклонны к нему! - равнодушно отозвался я. - Не столь уж велика эта потеря по сравнению... (слово, родившееся на моем языке, было лишним, но я нашелся и закончил без малейшей запинки) с тем благом, которое удалось нам приобрести.
Накануне. (Первый год двадцать первого девятилетия правления Миноса, сына Зевса. Созвездие Тельца)
Старший писец Калимах робко вошел в хранилище табличек и свитков. Остановился у входа и, преданно глядя на меня, замер, ожидая, когда царь удостоит его вниманием. Я повернулся:
-Говори, мой почтенный Калимах.
-Великий анакт, завтра день, когда любой из жителей твоего царства или чужестранец может явиться пред лицом анакта и принести к ногам его просьбы и жалобы. Изволишь ли ты выслушать просителей?
-Я помню. И разве хоть раз, будучи в Кноссе, я отменил этот день?
-Не бывало такого, богоравный, на моей памяти, - ответил Калимах, опуская почтительно голову. - Но, может быть, ты доверишь это дело сыну своему Катрею?
-Разве я тяжело болен, чтобы не быть в состоянии выслушать просителей? - ответил я не терпящим возражения тоном.
Да, во дворце ничего не утаишь. После смерти Минотавра и бегства Ариадны я стал другим. Многие считают, что виной тому - душевная боль от расставания с дочерью. Это правда, мысль о том, что Ариадна любит и счастлива, служит мне слабым утешением. А еще - я устал. Когда знаешь: жить осталось недолго, каждый новый день встречаешь настороженно. Чего еще хотят от меня боги? Почему Танатос не приходит за моей душой? Я жду его, и мне трудно заставить себя думать о земных делах. Но суды меня не тяготили. Даже наоборот, веселили полуостывшее сердце.
-Лавагет Катрей, как подобает наследнику анакта Крита, будет завтра восседать рядом, и я готов преклонять слух к его речам. Ответь, много ли людей желает говорить со мной?
-Нет, великий анакт, - ответил Калимах, ставя передо мной большой ящик. - Их всего два десятка и три человека. Из них двадцать и два - это тяжущиеся с разных сторон. Все они, разумеется, желают принести свои слова к твоим стопам. Но некоторые жалобы, мне кажется, не стоят того, чтобы отвлекать тебя от более важных дел и забот.