И, откланявшись, они заспешили прочь.
Пребывая в отменном состоянии духа после приятной беседы, мессер Алигьери вернулся домой. Там он нашел подарок своих случайных собеседников. Это оказалась книга в отличном переплете, на котором было вытеснено золотом "Il Dant". Внутри он обнаружил превосходно переписанные стихи своей комедии, с иллюстрациями. Мессеру Алигьери показалось, что он знает руку мастера, выполнившего их. И чем более он вглядывался в рисунки, тем более убеждался, что не ошибся в своих догадках. Единственное, что поначалу смущало его, было то, что этот иллюминатор скончался уже лет двадцать назад и никак не мог прочесть поэму. Но, вспомнив беседу со своими случайными знакомыми и поразмыслив, мессер Алигьери в страхе отложил книгу и осенил себя крестным знамением.
И всю весну неустанно трудился, чтобы завершить свою поэму.
Летом, как всем известно, мессер Алигьери действительно отправился в Венецию в составе посольства и заболел жесточайшей лихорадкой, которая, несмотря на усилия врачей, той же осенью свела его в могилу. Перед смертью, как я уже говорил, он поведал эту историю своему сыну Якопо. В доказательство её правдивости он показал ему книгу, и тот, рассмотрев ее, сам спрятал в сундук, завернув в бархат. Но после смерти мессера Данте ни книги, ни ткани, в которую она была завернута, детьми его найдено не было. Якопо, внимательно разглядывавший книгу, тем не менее уверяет, что она не могла ему пригрезиться".
Глава 8 Постпостскриптум. Игры богов
Игры богов.
Данный рассказ является самостоятельным произведением, примыкающим к роману "Минос, царь Крита".
Примечание автора.
Часть 1.
Аид. Бридж.
О том, что сегодня пришел конец сроку пребывания среди живых Миноса, царя Крита мне по очереди сообщили все три мойры. Сначала сухощавая, вечно озабоченная Атропос, потом - добродушная Лахезис и, наконец, хлопотливая толстуха Клото.
Я ждал этого дня долго, с самого рождения сына Европы. Потому что Критянин не был простым человеком. Да, он прожил всю жизнь, так и не осознав своей божественной природы. Нет в том ничего удивительного: не так уж мы и разнимся - люди и боги. И уж тем более не знал Минос того, что родился он богом особенным. Редко появляются на свет те, кому под силу быть владыкой в царстве мертвых. Умение принимать смерть как порог, за которым таится манящая, многообещающая тайна и трепетное отношение к воспоминаниям (ибо мы, боги мертвых, не только разрушители, но и хранители прошлого) - еще не все. Но я следил за каждым шагом царя Крита и теперь точно был уверен, - этот вынесет и людей, поскольку и любит их, и не питает никаких иллюзий на их счет. И вечность, потому что скука - не его болезнь.
С его складом ума и нравом, Минос, сын Европы, мог бы стать философом. Размышлять о сути круговорота смерти и рождения. Он мог постичь высший смысл смерти - убрать старое для того, чтобы могло появиться новое. Может быть, тогда Критянин был бы много счастливее. Но он был царем, и, терзался тем, что разрушает все, что любит всей душой. Считал себя проклятым. Даже его победы оборачивались разрушением. Мучился от этого, проклинал себя, страдал, искал новые пути - и лишь приближал смерть своего царства и исчезновение своего народа. Где ему знать, что не могло быть иначе? Нет спасения от самого себя, а мы, боги умерших, разрушаем живое тем скорее, чем больше к нему привязаны.
Мне ли не знать, что именно его способность рушить живое, сделала его царем. Зевсу надо было уничтожить владычество Крита. Ведь держава Миноса мешала процветать любезным сердцу Зевса племенам пришедших с севера варваров. Вот он и наложил свою могучую длань на сына моего сердца.
Но я не вмешивался в дела Зевса. Испытание на прочность, которому подверг своего ставленника мой младший брат, не противоречило моим планам. Скорее - наоборот. Годы царствования были для Миноса хорошей школой. Опыт, который Критянин приобретал при жизни, показывал: я получу дельного и мудрого помощника.
И вот, когда я уже предавался мечтам о том, что, наконец-то, смогу переложить часть своих забот на эти надежные плечи, ко мне явился Гермес и сказал, что анакт всех богов желает видеть меня, потому что умер его сын, Минос. Ничего хорошего мне это не сулило.
- Брат мой! - Зевс приветливо поднялся мне навстречу и широко простер могучие руки, украшенные тяжелыми золотыми браслетами на запястьях и плечах. Уже по этому подчеркнуто-радушному жесту, по тому, как поспешно две золотые (боится анакт богов живых слуг!) рабыни принесли мне таз и кувшин для омовения рук и ног, я понял, что самые мрачные мои предчувствия оправдываются. С чего бы еще Зевс искал моего расположения и поддержки, если не собирался забрать себе моего Миноса? А тут еще ноги мне мыл его новый виночерпий, Ганимед, кстати, бывший любимец Миноса, которого брат мой Зевс похитил только для того, чтобы вернее разнюхать, что на уме у скрытного сына Европы. Надо же, прелестное ничтожество, прижился, бессмертие получил... Меня этот льстец и мелкий интриган раздражал. Я был удивлен, когда Минос его приблизил к себе. Невольно начинаешь сомневаться в разуме и благородстве души человека, пленившегося таким существом. Я не удивился, что Миносу он вскоре надоел. Теперь вот брат мой в нем души не чает. Падок на лесть, при всем своем уме.