- О, богоравный Минос! Чем обязан я твоему благосклонному вниманию, сын великого бога?
- Я же твой пасынок, Астерий, сын Тектама! - воскликнул я, и голос мой дрогнул и сорвался, - Неужели ты не помнишь меня? Я - старший сын Европы, дочери Агенора! Я был твоим лавагетом! В ту пору, когда ты царствовал на Крите.
Астерий нахмурился, пытаясь припомнить что-то, но потом с сомнением покачал головой.
- Я был царем? И ты подчинялся мне, сын бога?!
Что можно было ответить ему? Воды Леты унесли его память о земной жизни. И мне стало жутко до омерзения, от мысли, что в скором времени и я превращусь в такое же не живое и не мёртвое существо.
- Что ты чувствуешь, Астерий, сейчас? - пробормотал я, кусая задрожавшие губы.
- Чувствую? Нет, молодой господин, ты ошибаешься. Я не чувствую. Мне хорошо.
- Вообще ничего? - прохрипел я.
- Я не чувствую жажды, - пояснил безмятежно Астерий.
- А что бывает, когда начинается жажда?
- Приходит боль и тревога, - ответил Астерий, зябко поеживаясь. Я ощутил, как сквозь блаженную маску начинают проступать знакомые мне черты отчима. Мне захотелось разбудить Астерия.
- От чего?
Астерий опять задумался, мучительно морща гладкий лоб, потом честно произнес:
- Не помню. Плохо испытывать жажду. Но в благодатной Лете много воды.
- А что, здесь все пьют из Леты? - спросил я.
Астерий снова блаженно улыбнулся и отозвался бесстрастно.
- Нет, тех, кто в Тартаре, мучает жажда. Но им не дают пить из Леты.
- Тебе жаль их? - спросил я.
Астерий сморщился, как от сильной боли, и произнес испуганно:
- Жаль? - кажется, ему было трудно вспомнить значение этого слова, он морщил лоб, а потом произнес испуганно, - Ты - словно сухой ветер, молодой господин, словно раскаленные скалы Тартара. Твои вопросы пробуждают во мне жажду. Дозволь мне уйти.
- Я должен дозволить тебе, о, царственный, уйти?! - недоуменно произнес я.
Астерий стоял, словно раб, который был вызван господином и не имел права удалиться, пока его не отпустят. Я снова закусил предательски кривящуюся губу: печень моя обливалась черной желчью, а душа рвалась на мелкие клочки, и в груди щемило.
- А до Тартара далеко? - наконец спросил я.
- Нет. Он начинается за Ахероном, - Астерий показал в даль, и на лице его снова появилось умиротворенное выражение, - Вон там.
Я отпустил его, и сын Тектама степенно тронулся дальше. За ним, как бездумные бараны потянулись его спутники. А я, взмыв в воздух, полетел быстро, как сокол. Асфоделевые луга внизу сияли мягким, ласковым светом, и по ним петляла речка, от которой, словно в далекой Та-Кемет, отходили каналы. У берегов их толпилось бессчетное множество народа.
Я смотрел на них, и невольно погружался в воспоминания детства.
Мы с Сарпедоном, украв неразбавленное вино, проливали его где-нибудь на задних дворах, недалеко от зловонных кожевенных мастерских. Там всегда роились мухи, и они тучами слетались, жадно пили сладкое вино, и потом отяжелевшие, пьяные, не похожие на себя пытались взлететь. Некоторые, которым удавалось прорваться к самой гуще, потом так и не отрывались от густой, почти черной массы, и сначала едва трепетали крылышками, а потом тонули. Сейчас я пытался вспомнить, сам придумал он эту забаву, или кто-то подсказал? Но я, с детства имевший дар чувствовать смерть, точно знал, что Танатос к этим мухам приходит блаженным забытьем. И, полагая в мухах разум, подобный собственному, презирал их. Зло смеялся над ними, а брат, совсем несмышленый, вторил, не понимая моего веселья. А сейчас зрелище людей, вот так же, словно мухи, облепивших берега реки, вызвало у меня приступ тошноты.
"Еще немного, и меня самого ждет участь пьяной мухи!!! - глотая злые, бессильные слезы, думал я. - Лучше быть рабом, псом, вьючной скотиной у Зевса... Только не это!"
Я рванулся, чтобы пойти назад, в мегарон Зевса, но мне словно кто-то мягко, и в то же время - властно надавил на плечи. И я вынужден был направиться в Тартар.* * *