"Сам-то ты часто выигрывал благодаря тому, что не уступал, даже глядя в глаза Танатоса, - предательски пронеслось в голове. - У тебя-то самого здравого смысла не больше, чем у птахи, отчаянно бросающейся на змею, чтобы спасти свое гнездо".
Да, если мои дети окажутся столь же безумно несгибаемы, как их отец, то, возможно, сегодня - последний день моего пребывания на земле. Ну и пусть! На всё воля богов, и если мойры должны сегодня перерезать нить моей жизни - я не буду вымаливать пощады для себя!
Нет, так не уснёшь. Я, не вставая, дотянулся до стола, столкнул большой серебряный диск. Явившийся на его звон раб замер в почтительном поклоне.
-Принеси старого неразбавленного вина. Ступай. - не глядя на него, приказал я.
Тот исчез и через некоторое время вернулся с чашей. Я залпом осушил её и уронил голову на ложе. Должна же когда-нибудь усталость взять своё?! Вечером мне нужна ясная голова, иначе...
А Пасифая - беременна. Пока еще не заметно, но она это тоже знает. От Посейдона, вселившегося в быка. Будь она проклята! И пусть печать её предательства навсегда останется клеймом на этом ребенке! Злобная мысль кружила в голове, как назойливая муха.
Вино мягко овладело моим сознанием. Это напоминало обволакивающий взгляд Дивуносойо, прикосновение его ладоней. Хотя сейчас вино и не доставляло мне наслаждения, но несло покой. Я не заметил, когда пересек зыбкую границу, отделяющую явь от полудремы.
Когда же это было? Мы с братьями - еще не подростки даже, а дети - боролись. Более высокий и массивный Радамант с легкостью уложил меня, старшего, на обе лопатки. Братья смеялись надо мной, глядя, как я шиплю от злости, и Сарпедон крикнул:
-Тебе никогда не победить нас!
Взвыв от обиды, я вывернулся из-под нависшей туши брата, рывком вскочил на ноги и, подлетев к младшему, залепил ему кулаком по лицу, а потом бросился бежать по переходам, стараясь сдержать злые слезы. Вслед несся звонкий голос Сарпедона:
-Отец зачинал тебя не в облике быка, а в облике скорпиона! Поэтому ты такой низкорослый и злой!
Наконец, я забился в какой-то угол и тут не удержался: уткнувшись лицом в стенку, расплакался. Поглощенный своей обидой я не услышал шагов матери и испуганно вздрогнул, когда она властно взяла меня за плечи. Её руки всегда были сухи и холодны.
-Ты огорчил сердце мое, Минос, - сурово произнесла Европа, - и поступил недостойно царского сына и человека благородного. Встань и следуй за мной.
Я покорно поднялся. Ничего хорошего будущая беседа не предвещала. Мать никогда не повышала голоса, но её тихие, ровные слова жалили сильнее, чем иные проклятия и угрозы. Я боялся её куда больше, чем отца, одинаково скорого на затрещины и прощение.
Мы вошли в покои царицы. Она хлопнула в ладоши, и первая служанка немедленно внесла таз и кувшин с ароматной водой, а вторая стала рядом с большим льняным полотенцем.
-Умойся, сын мой. Охлади свой гнев. И запомни: только сдержанность приличествует царю. Ни одно движение души не должно отражаться на твоем лице и тем более в том, что ты делаешь!
Это было как нельзя кстати. Не хотелось, чтобы кто-нибудь видел меня со следами слез. Я подставил ладони под прохладную воду и долго плескался, пока не почувствовал, что лицо перестало гореть. Мать терпеливо ждала, сурово глядя мимо меня, потом повела в покои брата. Сарпедон, запрокинув голову, чтобы унять кровь, шмыгая покрасневшим носом, сидел на кровати и злорадно посматривал на меня.
-Ты поступил несправедливо, сын мой. И не умножай своих ошибок, упорствуя в них. Извинись перед братом, обиженным тобой, - величественно сказала царица.
Её правильное, тонкое лицо было бесстрастно. Сейчас она казалась мне воплощением богини Дике - высшей справедливости.
Спорить я не стал. Мой младший брат был капризным, но славным мальчишкой. Я уже не держал на него зла. Подошел и произнес все, что требовалось.
-А теперь ты, Сарпедон, извинись перед братом. Твои слова были оскорбительны и для меня, и для твоего божественного отца, но я прошу извиниться только перед Миносом.
Сарпедон покосился на меня, думая, что я успел нажаловаться.
-У стен есть уши, сын мой, а твой звонкий голос разносится по всему дворцу, - так же бесстрастно сказала царица.