-Спасибо тебе за заботу, моя божественная анактесса. Но оставь меня, Пария. Не тревожься, горе мое велико, но я не сломлен. Я просто хочу лечь и уснуть! - И поторопил бессмертную супругу. - Иди, возлюбленная моя Пария.
Она без особой охоты подчинилась.
Кубок с сонным зельем в тот вечер остался нетронутым. Мне вовсе не хотелось за зыбкий сон, не несущий облегчения, расплачиваться одурью и головной болью поутру. Оставшись один, я надеялся облегчить свое сердце слезами. Но они словно высохли.
Ту ночь я пролежал на ложе, временами впадая в неверное забытье. И в этом полусне-полубреду в голове моей, разрывая ее, теснились обрывки песен, раздумья, воспоминания...
Паук. (Восьмой год шестнадцатого девятилетия правления Миноса, сына Зевса)
Что там пел Нергал-иддин над гробом своего сына, Таб-цилли-Мардука, Табии, что был несколько лет назад убит Ясоном из Иолка на морском берегу? Сильного и смелого Табии, которого отец любил больше, чем самого себя?
Он погиб, как уверял явившийся в мой дворец Ясон, по ошибке. Принял приставший к берегу корабль за разбойничий. А странники хотели лишь попросить воды и пищи! Не знаю, может, и не лгал Ясон. Я хотел верить ему, потому что он был мужем Медеи, дочери Ээта, колдуньи из рода моей жены. И я велел Нергал-иддину взять цену крови за убитого и простить убийцу. Мой верный пес подчинился. И протянул руку тому, кто лишил его сына.
-В моем сердце нет гнева, великий герой, отважный Ясон, - произнес он, будто Ясон, а не несчастный отец нуждался в утешении. - Табия погиб в бою. Он умер, как воин. Я не желаю себе и своим сыновьям лучшей судьбы...
Судьба...
На похоронах он, вышагивая за гробом, пел хрипло, и его многочисленные дети вторили отцу:
-Слово, что сказано, бог не изменит,
Слово, что сказано, не вернет, не отменит,
Жребий, что брошен, не вернет, не отменит,-
Судьба людская проходит,- ничто не останется в мире!
Судьба... Судьба моего сына... За что она ему выпала, такая?
Во дворце все спят. Только где-то вдалеке хрипло, лениво лает собака. И по стене бойко ползет паук. Я рассеянно уставился на него.
Эвадна, нынешняя жена Андрогея, боится пауков и, едва завидев их, торопится убить. Не знаю, почему. Странно знать о страхе женщины из рода басилевсов Кимвола, воителей, прославленных отвагой и крепостью духа. Отец Эвадны, Ликий, сын Эпита, растил ее в строгости, в гинекее, и, тем не менее, она сильна, ловка, как амазонка, и хотя держится привычно-кротко, я не сомневаюсь: силой духа эта женщина может сравниться с любым из отважных мужей. Потому ее ужас перед этими безобидными тварями удивляет меня до глубины души.
Тем более, что мне пауки всегда нравились. Как в свое время мать наставляла меня, показывая двух скорпионов, так и мои дети вместе со мной наблюдали за мухами и бабочками, попавшими в липкие, тончайшие сети. И каждый выносил из этого свой урок.
Они все не похожи друг на друга, мои дети...
Катрея и Девкалиона занимало искусство пауков раскидывать сети и приводило в восторг их умение оставаться незамеченными до последнего момента.
Аккакалиду, Сатирию и Ксенодику ничуть не интересовала паучья охота, но завораживала красота и совершенство легчайших нитей, и они восторженно любовались утренней росой и каплями дождя на паутинке, охотно выслушивали мои рассказы о том, что Арахна когда-то была красивой девушкой, поплатившейся за то, что смогла ткать искуснее самой Паллады.
Ариадна больше других напоминала меня. Она любила наблюдать за совсем крошечными пауками. Едва слышалось протяжное, отчаянное жужжание мухи, попавшей в тенета, как царевна бросала игрушки и бежала к паутине, становилась перед ней на колени. Смотрела на отчаянно бьющуюся жертву и неторопливый танец паучка вокруг нее. Чем крупнее оказывалась муха, тем больше тревоги я видел на детском личике дочери. Она давно убедилась, что победа всегда окажется на стороне крошечного хозяина сети, но каждый раз стискивала в волнении маленькие пальчики, боясь, что добыча выскользнет. В отличие от Федры, которая равнодушно смотрела на медленную агонию мух и освобождала бабочек, Ариадна всегда оказывалась на стороне паука. Когда крохотный хозяин паутины припадал к толстому брюшку жертвы, царевна облегченно переводила дыхание.
Главк предпочитал охотников - скорпионов, тарантулов и фаланг. И любил ловить их на смолку. Хотя быстро догадался, что мне не надо дарить свою добычу.