Он оглядел Ксатку уже иначе, заметил трудовые (в таком-то юном возрасте) руки, аккуратную ленту в волосах, бедное, но подшитое и чистое платье…
В его голове зрела авантюра. Полагаться умом на какую-то девицу было глупо, но Минос был уверен – в случае чего, прибьёт проклятое чудовище и дурочку. А действовать было нужно.
–Слушай, девушка, – Минос начал издалека, – неужели ты его не боишься?
–Как его можно бояться, мой царь? – изумилась Ксатка и склонилась над колыбелью, – взгляните, мой господин, какие у него чудные пальчики. А видели бы вы его глаза…но сейчас он спит.
Минос ничего чудесного не видел. Пальчики показались ему уродливо кривыми. Но он промолчал об этом, сказал лишь:
–Ксатка, а как же голова быка?
–На то воля небесная, – девчонка даже не смутилась. Зато смутился царь.
Смутился и решился.
***
Царица ждала у дверей, сгорая от любопытства и страха. Она была уверена в том, что Минос прибьёт чудовище, но как не слушала, прислонившись к дверям, как не ждала – никакого звука!
Наконец, он появился. Смущённый, но решительный.
–Он мёртв? – спросила царица высоким от волнения голосом. Она знала, что Минос понял про её неверность. Но дело было даже не в том, что они оба были неверны друг другу, а в том, что она так попалась.
Так глупо!
–Думаешь, я убью твоего сына? – едко поинтересовался Минос. – Он будет жить. Вдали от людских глаз. Но будет.
Царица попыталась возмутиться, но Минос покачал головой, предупредил:
–Вот даже не пытайся, иначе, клянусь Зевсом, утоплю тебя, и плевать мне на твоего бога солнца.
Царица кивнула – что ж, хорошо, она готова молчать. Главное, чтоб её не вмешивали.
–Займись Ариадной, – посоветовал Минос, направляясь к дверям. Его ещё жгло от ярости и обиды, от страха перед чудовищем, которое он увидел, и от стыда перед девчонкой, которую он назначил в няньки (или в корм, чтоб не убивать этого монстра просто так) этому…
Минотавру – так его назвал Минос. Заклеймил своим именем, признавая: мой сын, моё чудовище. И даже скрытое, и даже явленное от греха моей супруги – всё равно моё.
–Ты же понимаешь, что я не виновата? –спросила царица, желая убедиться в расположении своего супруга.
Минос обернулся к ней:
–Конечно, это всё звёзды так сошлись.
Стерпеть ядовитой насмешки царица не смогла. Уязвлённая гордость швырнула её к царю, заставила схватить его руки, чтобы сию же минуту вернуть власть над ним и вытребовать прежнего отношения.
–Уйди! – Минос оттолкнул ее, и она упала, зашлась в очередном картинном рыдании.
***
Кносский подземный лабиринт умеет хранить тайны. В нём почти тысяча закутков и комнатёнок, пять сотен хитро переплетённых галерей и переходов, сто шестьдесят три тупика, семнадцать коварных обрывов в пропасть, восемьдесят три хода имеют в своих стенах ядовитый подземный газ, в четырёх галереях камни остры и пропитаны ядом…
И всё это великолепие, весь этот страшный мир для двоих –для Минотавра и Ксатки. Всё это возвёл, пряча позор и кару, Минос. Он нанял лучшего архитектора – Дедала – и тот не подвёл, в строительстве так разошёлся, что едва сам отыскал выход.
Теперь выход знает лишь Ксатка. Она постарела, но не исчезла ясность её взгляда и вера в Минотавра. И даже когда он задрал первого кролика в два года, уже перерастя внешне десятилетнего отрока, Ксатка не потеряла веры.
А Минос потерял.
Сначала Ксатка ходила в лабиринт каждый день. Она носила маленькому Минотавру овечье молоко (Минос не нашёл кормилицу для чудовища – оно было очень прожорливым), затем, когда у Минотавра прорезались острые треугольные зубы (в полгода), стала носить ему мясо и рыбу.
Минос, спустившись раз с нею, с отвращением смотрел, как яростно набрасывается на жареную баранью лопатку чудовище.
–Ему мало света, – сетовала Ксатка, вытирая перепачканный рот Минотавра. Минотавр давался охотно. А когда Ксатка достала костяной гребень, с готовностью подставил уродливую бычью голову и прикрыл глаза в наслаждении.
Минос мрачно смотрел на это, но молчал. Поднявшись, распорядился посылать в лабиринт не только еду, питьё и одеяла, но и свечи. Это было не из добродетели перед чудовищем, это было из сочувствия к Ксатке.
А она не унывала. Почти переселившись в лабиринт, учила своего подопечного алфавиту. Он больше рычал и скалился, но в итоге научился произносить первые слова. Слова давались ему с трудом, были глуховатыми звуки, но Ксатка довольствовалась и этим.