И в этот самый момент, как только я потянулась к двери, она, совершенно неожиданно, выйдя вдруг из своего безразличия, подняла голову и посмотрела на меня внимательно и осторожно, естественно и в то же время как-то нереально. Первый взгляд за многие годы. Вот она минута, которую я так долго ждала, ради которой я здесь. Минута счастья? Минута боли? Ненависти? Злости? Отчаянья? В эту минуту исчезло все: место, время, - осталась только эта комната, я и она.
Все во мне кричало: «Это я! Я!». Мое сердце бешено колотилось, а пальцы дрожали. Вот-вот и она, наконец, узнает меня. Я чувствовала, как из-под моих век выступали слезы усталости и смущения. Я молила кого-то о чем-то, лишь бы кончилось это мучительное ожидание. И тогда, точно вдруг отказавшись от всех вопросов, жестом, выдающим равнодушие и примиренность, она швырнула мне через стол салфетки.
- Утрите сопли, вы на собеседование пришли, а не на похороны, – она резко подняла брови, пригляделась и нерешительно добавила: - Мы знакомы? Кто вы?
Вот как это бывает. Ее глаза, которые смотрят на меня, как на тысячу таких же, сидящих на этом неудобном стуле, как на чужого человека, как на никого. Я заколебалась, но ответила правду – я знала, что это правда:
- Никто.
Что-то вдруг поднялось во мне, что-то не совсем понятное, но точно пугающее и одновременно пустое. Мне понадобилась еще минута, чтобы понять что это – минута разочарования. Я горько рассмеялась над своим же «никто», подняла сумку с пола и медленно потащилась к выходу, чтобы навсегда уйти и забыть эту незнакомку в ее мрачной комнате, эту женщину, которая никогда не была мне матерью, и, которая, вероятно, никогда так и не вспомнит, что у нее где-то есть взрослая дочь, и, что именно она сидела с ней в этой душной комнате, полной фальши.
Медленно спустившись по лестнице, я все еще чувствовала на себе ее взгляд. Прожигающий, равнодушный… Выйдя на улицу я остановилась.
Передо мной вдруг пронеслась вся жизнь, и я улыбнулась, думая о том, что жизнь можно вспомнить за одну минуту, причем, самое грязное и страшное вспоминалось куда проще, чем все хорошее и приятное. В эту минуту я вернулась назад, я стала тем беспомощным ребенком, который в жутком болезненном непонимании не находил свою маму, в то время, как она просто не способна была ничего понять. Тогда и сейчас.
Когда я обернулась, передо мной стояла она. Тихо и мягко, опустив свою руку мне на плечо. Та самая далекая и чужая женщина с горьким и жалким лицом. Стояла и смотрела на меня в тупой нерешительности. Интересно, сколько времени она была у меня за спиной?
Мне так не хотелось переживать всю эту глупость еще один раз. Я набросила на плечо сумку, и ничего не говоря, решительно быстро двинулась в сторону автобусной остановки.
- Подожди! – Послышался голос, какой-то другой, непохожий на тот голос, голос прошлого. – Ну, подожди же…
Я ускорила шаг, чувствуя, как слезы вновь выступают на глазах, но через минуту она догнала меня и сжала мои плечи руками, пытаясь остановить. Я посмотрела на нее, абсолютно ничего не чувствуя в этот момент.
- Хмм, ты даже не помнишь мое имя, – я вырвалась и резко оттолкнула ее в сторону. – Просто забудь, делай то, что всегда умела.
- Поверь, я сожалею,- испуганно заговорила она.
- Ну, нет, мне не нужны твои сожаления. – Я пыталась не слушать ее, мне не хотелось выслушивать оправдания, которые ничего для нее не значат и ничего не изменят.
- Но прошло же восемь лет… Ты изменилась, естественно, что я тебя не узнала….
Еще удар. Ради этого я пришла?
Неожиданно я повернулась к ней, я посмотрела ей прямо в глаза, впервые я не побоялась этого, и тихо поправила:
- Двенадцать лет.
Она смотрела на меня со своим сожалением, а я на нее, с каким-то презрением, от чего на душе становилось гадко и мерзко. Мне даже показалось, что ее щеки намокли от слез, но это было не так. Все было не так. Теперь я это понимала. Внутри себя я безумно хотела, хотя старательно отказывалась от этой мысли, чтобы она сказала: «Прости», чтобы нашла себе нормальное оправдание, чтобы обняла меня и засыпала вопросами, чтобы все оказалось не так, как оно есть. Она переубедила бы, настояла на своем и меня не отравляли бы больше эти раздирающие мучительные чувства. Но вместо этого она внимательно смотрела на незнакомку своим изучающим виноватым взглядом, и эта незнакомка видела, что в ее глазах не осталось ничего родного.
Что она чувствует в эту минуту? Жалость? Наверное, и потому она здесь. Я вдруг поняла, что она никогда меня не обнимет и не расспросит о моей жизни, не поможет мне облегчить душу, никогда не восполнит все то, чего меня лишила, никогда не будет мамой, ей это и в голову не придет. Разве я виновата, что была помехой в ее жизни? Разве я виновата, что родилась? Почему за все должна отвечать только я одна? Я уже достаточно ответила. Нам с ней никогда, никогда не простить друг друга!
И вдруг, она взяла мою руку и сжала ее своими тонкими влажными пальцами. Я пыталась придать этому какой-то смысл. Это мгновение было пропастью, развернувшейся между мной и ее движениями, тяжестью и пустотой вокруг, напряженной пустотой. Этот жест – мокрые ладони, сжимающие мою руку, - был каким-то нелепым выражением жалости, будто она пыталась этим загладить вину. Она сожалела и сочувствовала таким странным и глупым образом.
- Зачем ты пришла? – тихо спросила она, отпустив, наконец, мою руку. Сочувствие кончилось, сожаление тоже куда-то исчезло. На ее лице был только этот вопрос.
Я выдавила из себя кислую улыбку. Что ж, почему бы и нет:
- Я почему-то поверила, что все можно изменить… Я пришла, чтобы сказать это, но я ошиблась. – Я остановилась и осторожно посмотрела на нее, пытаясь угадать, о чем она думает в эту секунду, но в ее глазах я увидела только испуг. – А еще я хочу, чтобы ты ответила… - на мгновение я замолчала, сглотнула слюну и спросила: - Почему ты ушла?
И тут я заметила, что легкий испуг уступил место страху, от чего во мне шевельнулось раздражение.
- Прости, - сказала она так мягко и так неестественно, что я даже рассмеялась над такими, слегка запоздалыми словами. – Я испугалась… Испугалась быть просто мамой. Я хотела большего.
Вот оно долгожданное «Прости»! Так вот как это бывает: столько лет ты ждешь этого, а тебе кидают это в лицо вот так, коротко и просто, как салфетки, чтобы вытереть сопли, и, вновь оставить все как есть. Я думала, что это принесет мне облегчение, но было по-прежнему больно.
- Я давно простила тебя, а все остальное уже не имеет значения.
Я лгала. Мне хотелось сказать ей, что я лгу, что на самом деле все это имеет большое значение, что она мне необходима и, что я никогда не смогу простить ее, но все вдруг становилось бессмысленным, никому ненужным, как и я сама. Для нее меня уже давно нет. Как она сказала, восемь лет. Ну, что ж, пусть будет восемь. По крайней мере, она не притворяется, что все эти годы меня любила и безумно скучала. И на этом спасибо.
Конечно, я отдала бы все на свете, чтобы она хоть раз посмотрела на меня совсем другими глазами. Чтобы она стала другой, чтобы все стало другим. Наверное, это глупость, ведь я заранее знаю, что этого никогда не произойдет.
Я смотрела на нее потерянная. Я видела, что она верит в мою ложь. Она всегда хотела в это верить. Моя ложь означала, что я больше никогда не появлюсь в ее жизни. Мы обе это знали, и она была счастлива. Теперь ей будет легче жить с этим.
Мы стояли напротив друг друга, скованные тяжелейшим молчанием, и хотя, город ревел, вокруг было как-то странно тихо, будто нечто из космоса отделило нас от общей массы и погрузило в бесконечную тишину, пытаясь подслушать наш разговор. Эй, братья по разуму, подарите мне другую жизнь, я ее заслужила!
Она опустила глаза, тяжело вздохнула. Ждет. Я понимала, что мне нужно уйти первой, уйти сейчас, нужно закончить все это. Я чувствовала, исходящее от нее облегчение. Она здесь только за этим. Улыбнувшись ей в последний раз, я побрела вдоль сырых улиц и высоких зданий, оставив ее в одиночестве. Навсегда.
«Я больше никогда не заставлю тебя чувствовать эту вину. Никогда не помешаю тебе хотеть большего. И я никогда не забуду тебя. Я люблю тебя. Ты свободна, мама».
(с) Анна Вернер Ухо (Остроухова), 2010 г. Финал конкурса "Радуга", рассказ переведён на итальянский язык.