— Она! — и Мореход указывает трубкой на меня. — Это Адина территория в нашем общем море Ид. Так что все, с кем вы здесь встретитесь, — Адины страхи и желания. С нее и спрос!
Глава 11. Фэйри под прикрытием
Старый дом на холме смотрел на город рядами черных глаз, крепко упираясь колоннами в землю — вылитый паук. Когда-то он был другим — богатым, благообразным и уютным. Через его перистиль,[41] шелестя и позвякивая своими лучшими одеждами, оружием, орденами и украшениями, прошла вся знать города — и не только этого города. Стены его еще хранили драгоценную память о балах, приемах и повседневной жизни — комфорт, переходящий в роскошь, капризы, безумства — и еще немного роскоши напоследок, когда иссякнут желания. Стены изо всех сил старались не забыть, как это было, лелеяли свои воспоминания, будто обнищавший аристократ, трепетно хранящий осколки былого величия — серебряную ложку с объеденным краем и неизвестно чей парадный портрет в тяжелой облупившейся раме. А тем временем покинутость выела дом изнутри, точно дурная болезнь, забила черной липкой грязью все щели и выбоины в дереве и камне, затопила комнаты и коридоры серой пылью, придав дому вид готической декорации. Но дом не хотел ни мрачной стильности, ни изысканного запустения. Он хотел быть чистым, шикарным и обитаемым.
Впрочем, он и был обитаем. И сам боялся своих обитателей.
Из-за пелены окостеневшего, иссохшего плюща (дом даже плющ уберечь не смог и тот погиб, в предсмертном объятии удушив стройные тополя у парадного крыльца) на город глядели слуа.[42] Последние, кто остался на вершине холма.
Я вздохнула и повернулась на бок — насколько позволяли кандалы. Те, кто строили дом, явно так и не определились с выбором — будет ли это средневековый замок или усадьба в колониальном стиле. В результате вышла гостеприимная усадьба с пыточными подвалами. В одном из которых мы с Нуддом и находимся, изо всех сил стараясь не проколоться.
— Ну ты, агент под прикрытием! — капризно заявляю я, выдергиваю ногу из железной гамаши и даю собеседнику пинка. — Развлекай меня! А то засну и проснусь в собственной постели, в собственной реальности. И что тогда с тобою будет?
— Да! Что же со мной будет, с бедняжечкой? — рука Нудда превращается в дымку, покидает наручник, материализуется в воздухе возле лица и ожесточенно чешет нос. — Слушай, а у детей воздуха бывает аллергия на пыль?
— Ага. Вот о чем всегда мечтала, так это послушать, как бессмертные фэйри жалуются на свои нескончаемые болезни…
— Могу еще рассказать о своих нескончаемых любовных приключениях. Подойдет? — язвительно осведомляется Нудд.
— Сексистские и расистские, небось? — я стараюсь состроить как можно более презрительную гримасу. — Все человеческие женщины, будучи пустоголовыми похотливыми самками, страстно похотели тебя, утонченного гламурного эльфа, тьфу, сильфа, а человеческие мужчины, будучи безмозглыми неповоротливыми скотами, не могли этому помешать…
— Ну да, а ты чего хотела? — усмехается Нудд.
— Либертэ, эгалитэ, фратернитэ[43] в условиях облагороженного средневековья, — вздыхаю я. — И еще чтоб ксенофобия и клопы не доставали. А вышло вон что.
— Равенство любого рода есть фикция, отсюда и все твои проблемы! — убежденно заявляет Нудд. — Взять хоть то же равенство полов…
Я раздраженно ворочаюсь на неудобной скамье, испытывая непреодолимое желание разорвать все эти дурацкие цепи, а обрывки по углам разметать. Но нельзя. В любой момент сюда могут заявиться наши тюремщики-мучители и отвести пленников к хозяину. А именно ради установления личности хозяина мы сюда и, гм, напросились. Как бы в гости как бы ненароком.
Интересно, долго они собираются нас мариновать, ожидая, пока наш гордый дух окажется сломлен? А то мне не хочется вести горячих феминистских споров в существом, пережившим больше патриархатов и матриархатов, чем я — годовых отчетов.
— Если дать волю мужчине, он из любой вселенной сделает ярмарку, — рассуждает Нудд, — Палатки со жратвой и выпивкой, пейзаночки и купчихи в праздничных нарядах, кулачные бои, карманные воры и майский шест…
— А женщине?
— А женщине давай волю, не давай, она устроит теократию. В центре мира поместит храм богини плодородия и запретит насилие, пьянство, сквернословие и выбросы химических веществ на миллион квадратных миль вокруг. И придется излюбленным мужским забавам убираться от храма подальше. Хотя, конечно, никуда они не денутся.
— Значит… — я печально киваю, — …все грехи моего мира никуда не деваются, а просто прячутся по окраинам.
Мне жаль. Действительно жаль. Потому что я знаю и люблю окраины моего острова в море Ид.