— Но ведь он прав, Уинстон, ведь он прав...
Мейсл вздрогнул не столько оттого, что менеджер взял сторону Роуза, сколько от этого обращения — «Уинстон». За долгие годы совместной работы Марфи ни разу не позволял себе такой вольности.
Но Крис, не давая опомниться Мейслу, продолжал:
— Мы оба старые люди, Уинстон, и, называя тебя так, я отнюдь не боюсь показаться фамильярным. К тому же разговор, который нам предстоит, не нуждается в официальности. Мы будем говорить откровенно, как два человека, достаточно пожившие на свете и многое понимающие без слов, как люди, которым жизнь не оставила времени на придумывание дипломатических уловок. Не так ли, Уинстон? — Марфи с особым нажимом произносил это имя.
Мейсл настороженно кивнул в знак согласия.
— Я не мальчик, Уинстон, и понимаю, что бесполезно отговаривать тебя от затеи с процессом. Где-то в душе ты, может быть, и сам понимаешь, что это подло, низко...
При каждом новом слове Мейсл лишь незаметно опускал голову все ниже и ниже.
— Но, увы, каждый из нас далеко не всегда живет по закону совести. Твое человеческое «я» полностью подчинено расчету. И ты выиграешь процесс. И ты подавишь возмущение, выразителем которого стал Роуз. А не подавишь, так пренебрежешь им.
Мейсл заерзал в своем кресле. Марфи открыто посмотрел ему в глаза.
— Но ты не сможешь заставить меня работать в клубе, который пал так низко. Поэтому нам лучше расстаться сейчас...
— Ты сошел с ума, Крис! Этот процесс тебя не касается. Ты, сделавший клуб, который стоит так высоко, как никогда раньше, — и уходить! Ерунда!
Он ожидал всего, но не подобного заявления Марфи. В волнении Мейсл начал ходить по комнате.
— Да, мне нелегко расставаться с клубом. Он нисколько не хуже других, а если учесть, что я отдал ему пятнадцать лет жизни, то для меня он, может быть, и самый лучший. Но я решил. Для меня Дункан и все, кто не вернулся с Мюнхенского аэродрома, не просто футболисты. Частица моего «я». И ты должен понять это, Уинстон. Я отрывал от себя по куску живого мяса и пересаживал им. Я смотрел, как они играют, не просто глазами менеджера... И это не старческая сентиментальность! Я знал слабости этих ребят. Тягу к деньгам — Дункана, к вину — Эвардса, к женщинам — Неда. Я прощал им многие прегрешения. Но я не прощу себе предательства по отношению к ним. А выторговывать за них деньги — это предательство. Вот почему я решил уйти... Бежать... — Он криво усмехнулся.
— Но тебе придется остаться. Ты — хозяин клуба...
— Я — хозяин? Всю жизнь я был человеком на правах «мерси» у дирекции и лишь на тренировках чувствовал себя свободным. Впрочем, если я хозяин, то почему мне придется остаться? Я хозяин и хочу уйти.
Гримаса досады исказила лицо Мейсла.
— Тебе придется остаться. Прежде чем уходить, надо знать куда.
— Я уезжаю за границу.
— Так, — задумавшись на мгновение, произнес Мейсл. — Ты уже основательно подготовился за моей спиной. Но из этого ничего не выйдет. Контракт есть контракт. И ты обязан отработать его полностью.
— Ты разорвешь контракт.
— Я? — Мейсл визгливо рассмеялся. — И не подумаю. Наоборот, я потребую выполнения контракта. Или поставлю вопрос о твоей дисквалификации как менеджера!
— Ты разорвешь контракт, — мягко, но упрямо произнес Крис. — И сделаешь это непременно до рождества...
Марфи видел, что его тон бесил Мейсла, и еще больше дразнил его.
— Зачем я буду своими руками наносить ущерб интересам клуба?
— Чтобы не принести его интересам еще большего вреда...
— Хватит говорить загадками!
— Действительно, хватит. Ты отпустишь меня, и я уеду в Италию и увезу с собой все, что знаю о делах клуба, ничего общего не имеющих с футболом. Если данные об этом попадут в печать и в полицию перед процессом, они не принесут тебе пользы, Уинстон.
— Это угроза?
— Да, в ответ на угрозу...
— Что ты имеешь в виду?
— Я расскажу полиции о людях, которые слишком часто вертелись вокруг команды в первые годы после Мюнхена. О людях, которые ставили большие суммы в тото на результат, неожиданный даже для меня, менеджера. Я попрошу высказаться кое-кого из команды и дать объяснения по отдельным фактам, связанным с отношениями между ними и президентом. К сожалению, покойный Дункан не может свидетельствовать о твоих махинациях. А ему было что рассказать...
По мере того как Марфи говорил, лицо Мейсла наливалось кровью.