— Только это и обнадёживает, — вздохнула Ки, и старик с ласковой улыбкой коснулся её руки.
— Не того боишься, девочка, — проговорил Юйту с любопытством глядя на внучку.
— Дедушка, ты это о чём? — непонимающе захлопала глазами Ки.
— Разве ты не заметила, как Фа Юн смотрит на тебя? Насколько я слышал, он не только очень находчивый, но и крайне упрямый юноша. Похоже, он не отступится, пока ты не станешь его наложницей.
«Может, оно и к лучшему», — подумал Юйту. Обманчиво скромная и покладистая Ки в случае нужды по решительности не уступала бывалым воинам, впрочем, как и по умению в воинских искусствах. Лей, под именем которого она выступала, числился одним из лучших наездников и стрелков из лука[1]. Правда, Юйту хоть и потакал во всём любимой внучке, но не слишком приветствовал её затею с участием в отборочных турнирах; он предпочитал, чтобы упрямица забыла о своих честолюбивых планах и, выйдя замуж, зажила спокойно и счастливо.
— И даже не мечтай, — улыбнулась Ки, для которой не составляло большого труда догадаться, какое направление приняли мысли деда. — Если я когда-нибудь надумаю принять руку и сердце Фан Юна, то только в качестве его жены; на меньшее я не соглашусь, — твёрдо проговорила девушка.
Юйту согласно кивнул.
— Тут ты права. Пусть Фа Юн докажет, что им движет не упрямство, а веление сердца.
— А поскольку это не так, то нам не быть вместе, — заключила Ки и взяла в руки чашечку, поданную Юйту.
Ощутив аромат любимого чая, девушка блаженно зажмурилась. Но это было ещё не всё; служанка поставила перед ней блюдо с махуа,[2] и она радостно вскрикнула.
— Дедушка, я тебя люблю! — с умильной миной пропела сладкоежка и, взяв палочками румяную косичку, щедро посыпанную корицей, с аппетитом захрустела любимым лакомством. — Не беспокойся, я справлюсь с Фа Юном, — с самодовольным видом заявила Ки и Юйту, пряча улыбку, поднёс к губам чашечку с чудесным напитком, что даровал не только радость, но и бессмертие.
Любвеобильный властитель луны был слишком опытен в сердечных делах и видел то, чего не видели ни его самонадеянная внучка, ни надменный наследник знаменитого генерала, а именно ту незримую нить, что уже связала их сердца. Единственно, что его беспокоило, это ослиное упрямство парочки, но он положился на прозорливость бога любви, что связал молодых людей, — ведь в мире бессмертных ничто не делалось без причины.
______________________________
[1] Умения, обязательные для средневековой китайской аристократии.
[2] Махуа — разновидность хвороста, то есть тесто, сплетённое в форме косичек и обжаренное в арахисовом масле.
Глава 16
ГЛАВА 30
Глава тридцатая
Портал Алконост привёл нас в Вечернюю Звезду, причём прямиком в дом.
Нужно было видеть лицо мамы, когда мы всем табором нарисовались в её любимой гостиной, которую почему-то называли Зелёной, хотя из зелёного там был только горшок с каким-то фандорийским фикусом.
Первым делом мама бросилась ко мне, что, естественно, не вызвало радости у двойняшки, но она промолчала, хотя было видно, что злится. Впрочем, когда она обняла Алконост и начала её нахваливать, мол, умница-разумница, что сумела найти сестру, я тоже скривилась. Короче, тут ничего не изменилось, мы по-прежнему ревновали её друг к другу. К тому же мне не понравилось, что мама не обратила внимания ни на Алекса, хотя я представила его как своего мужа, ни на Егорку с Ильюшкой и вела себя с ними, как с чужими. Впрочем, я и раньше замечала, что она заносчива и признает только тех, кто равен ей по положению. Ну, ничего! Так или иначе, она признает мою семью или я не я буду!
После переполоха среди слуг, вызванного нашим появлением, нас распределили по гостевым комнатам и мама тоном, не допускающим возражений, сказала, что ровно в двенадцать пополудни она ждёт нас в столовой. Не знаю, свойственна пунктуальность всей фандорианской знати или только моей родительнице, но в этом что-то есть. Размеренный образ жизни, как ежедневный восход и заход солнца, создаёт ощущение незыблемости окружающего мира. Конечно, это иллюзия, но всё равно, приключения приключениями, а человеку, особенно семейному, свойственно стремление к стабильности.
Только я переоделась к полднику, как ко мне примчалась Василиса. Она была в своём репертуаре; на смену линялой ночной рубашке пришло ядерно-розовое платье, вульгарное до невозможности. При всех своих портновских талантах и бездне вкуса наша законодательница моды была слепа, когда дело касалось её самой.
— Боже мой! Сними это немедленно!